Наследие Мортены

Во время очередного пробуждения я обнаружила возле своей постели Баламат. Она держала меня за руку и беззвучно плакала. Казалось, будто мы всё ещё сидели в полумраке каменного мешка в ожидании своей участи. Сколько бы нам не твердили, что всё закончилось, но это было не так. Ничто не закончилось. Ловушка захлопнулась у нас в голове, и мы не видели выхода, отчаянно цепляясь друг за друга, чтобы не раствориться в ужасе.

В осунувшейся исхудавшей девушке с тусклым взглядом и обилием бинтов сложно было узнать ту дерзкую и своенравную оборотницу, пришедшую ко мне в палату при первом знакомстве. Сейчас от шикарной косы остался лишь короткий ёжик волос, один глаз девушки не видел, а уши практически отсутствовали. Остальное тело она старательно прятала под длинной свободной накидкой с капюшоном.

Отдышавшись между приступами боли в растревоженных ранах на ногах, я задала, наверно, самый бестактный вопрос из всех возможных:

— Почему ты в таком состоянии?

Мне не нужно было пояснять, что имею в виду, оборотница всё воспринимала на каком-то внутреннем уровне, словно считывала мои эмоции. Я же отказывалась принимать увиденное. У меня не было выбора, а у неё был. Стоило Баламат обернуться, и регенерация оборотней пусть не сразу и не быстро, но исправила бы ситуацию.

— Не могу обернуться, — слова упали в тишине с сухим треском надломленного дерева, пожираемого пламенем внутренней боли. — Я два месяца была заперта в звериной ипостаси, сходила с ума от боли и непонимания. Не помнила, кто я и где я. Это хуже самого страшного сна, когда ты помнишь какие-то обрывки, события, словно из чужой человеческой жизни, но день за днём тебя убеждают, что ты — бессловесная тварь. Глупая цепная тварь, удел которой сдохнуть и оборвать собственные мучения ради высшего блага.

— Боишься своего зверя? — процедила я сквозь сжатые зубы, претерпевая очередную вспышку боли. Судя по всему, дозы обезболивающего всё увеличивались, а действие всё сокращалось.

— Боюсь… потерять себя, — Баламат безразлично рассматривала собственное отражение в окне больничной палаты. — Это всё, что у меня осталось. Семьи нет, любви и не было. Когда я услышала своё имя, то разрыдалась от облегчения и осознания: я не сумасшедшая. У меня была жизнь с именем и прошлым, я была человеком.