Наследие Санторо (СИ)

Тишина. Аделина наслаждалась тишиной, поглотившей пентхаус. Она уже и забыла, каково это находиться одной в четырёх стенах. Хозяйкой собственной жизни, пускай и на такой до смешного короткий срок, пока Вария не вернётся. Аделина носилась по комнатам, как ребёнок, оставленный без присмотра родителей. С распахнутыми руками, прыгая по кроватям и диванам. Откупорила бутылку мартини, наполнила ванную благоухающей пеной, что набухла облачками, в которую Санторо прыгнула, оставив водянисто-мыльные следы своей шалости на напольной плитке. Забрыкала ногами и отпила мартини из бокала, вновь наполняя его золотистой жидкостью.

Но почему тогда в желаемой тишине ей вдруг стало одиноко? Никогда доселе не боясь одиночества, она вдруг почувствовала лёгкий укол. К шуму быстро привыкаешь.

Санторо откинула голову на бортик ванны.

Вспышка света отразилась снопом искр в васильковых глазах, устремивших взор в искусственно-неоновый свет лампы над ванной, точно такой же, что била искрами из разбитой лампы лаборатории её отца. Вода сменилась лижущими языками пламени, а клубничный аромат пены — чадом дыма, заполнившего заблокированную лабораторию.

Тот день, начало которого она уже и не помнила. Аделина Санторо, лелеемая прислугой и няньками, выросла без нормального понятия «любви» и «семейного тепла». Не зная материнской ласки, памятуя о матери лишь по оставшимся образам из раннего детства да оставшихся фотографий, единственный отпрыск Санторо не знала, что такое любящая семья, ведь отец жил своей лабораторией, сколько она себя помнила.

Но Аделина ни в чем не нуждалась. Как настоящая принцесса. В золотой клетке. Вдали от внешнего мира, где, как отец говорил, обитают лишь злые волки, жаждущие крови.

Четыре стены. Множество стен в огромном особняке, который заменял ей тюрьму нестрогого режима. Больше всего она ненавидела эти стены. Они давили, они душили. И Аделина ненавидела отца за то, что тот оградил от всех естественных горестей, но подарил приторно-сладкий мёд в решетках. Ей было необходимо разбавить это чувство ложкой дёгтя. Пускай и жгучего.

И однажды она переборщила, не рассчитав нужную пропорцию своих эмоций. А точнее своей никчемности.

Проникнув в сектор — царство хлорки и резины — Аделина застала отца за очередной скрупулезной работой, множество невероятных колб да склянок с цветами, вероятно, позаимствованных у самой радуги.

— Я так больше не могу, — заявила шестнадцатилетняя Аделина в преддверии скандала. — Я отказываюсь жить с тобой в этой клетке! Если ты запер себя, это не значит, что ты должен хоронить и меня! Мне нужна свобода! Свобода, понимаешь! Я погубила своё детство, но не собираюсь губить свою юность!

— Ты нужна мне здесь. В целости и сохранности. Пока я не закончу проект.— Обычные заученные слова отца наизусть.

Если бы она знала, что эти слова станут надгробной речью Альберто Санторо, то возможно, выбрала бы нечто более трепетное и теплое. Ведь в порыве гнева, когда отец просто проигнорировал её, переливая синюю жидкость в зелёную, в сердце Аделины вспыхнула боль обиды, и она подхватила первый попавшийся под руку предмет — очередную склянку, что врезалась разбившимися осколками в другую в руках отца, и вспыхнула мимолетным взрывом, отбросившим дымчатой волной обоих Санторо в сторону. Но другие треснувшие склянки, слившиеся в несочетаемых дозах, выпустили из преисподней языки пламени.

— Нет! Нет! — донёсся выкрик Альберто.

Но было поздно — пожар, словно чума, расползался своим жаром по всей территории, поцелуями разбивая то, что создавалось годами.

Сирена системы безопасности да мигающие огни — всё, что слышала Аделина, когда автоматические двери лаборатории смыкали свой зев, запирая дочь, так давно жаждущую внимания отца.

Она задыхалась в тумане химикатов и огня, ища отца. И не заметила, как огромная труба, подсоединяющаяся к вакууму для варки, дала трещину и наклонилась в её сторону. А когда девушка подняла голову, труба уже фатально приближалась в отражении расширившегося гранита зрачка.

— Лина, нет!

Толчок. Лина на мгновение закрыла глаза. Удар о пол пришёлся на затылок. Голова кружилась то ли от удара, то ли от отравления дымом. Но когда Санторо подняла веки, на глазницу капнула алая капля. В живот упёрся тяжёлый предмет, по которому стекала кровь. Кровь. Аделина скользнула взглядом на лицо отца, нависшего над ней. Альберто Санторо, чьё тело стало живым щитом, держался на руках, чтобы не рухнуть на дочь. Его тело полностью пробило тонкой трубой. И издав последний хрип, он рухнул на тело Аделины, что почувствовала не только тяжесть, но и кровь, пропитывающую её одежду. Она оторопело смотрела в летящие искры из разбитой лампы под потолком, который застелил сизый дым. А голос отца в предсмертной агонии хрипотцой нашёптывал на ухо:

— Бегала Алиса по разбитым камням Рима…

Но Аделина не шевелилась, будто её душу украли, а тело забыли, испугавшись пожара.

— Запомни, Лина, считалочка… она… ключ… Время — это змея… кусающая собственный хвост…

Почему? Почему выжила именно ты, никчёмная девчонка?