Наследник

— Вот то-то и оно. У изначального создателя мира, или вселенной, много имен. Каждый народ его по-своему называет. Славяне ему имя Род дали. Вот он-то и создал других богов — своих сыновей, что б за его созданием присматривали и приумножали. В каждого вложил свою силу — божественный огонь — свой Дар, который позволял творить по их желанию, и мир изменять. Сначала все в ладу жили, сотворили землю, горы, леса, океаны, потом животных… А в конце захотелось им уподобиться изначальному, и тоже своих потомков создали — людей. Отсюда и много на земле народов разных. Первый человек от животного отличался лишь обликом, да некоторым умом. Вот когда боги поняли, что от людской веры им сила идет, огонь изначального в них сильнее разжигает, передрались, как дети малые. Тогда, в некоторых людей Дар и вложили. Что бы они кудесами да волшбой веру подстегивали, и своих богов все сильнее делали…

Только Сварог, который славянские народы создал, с самого начала искру огня Рода в человека вложил. Хотел, что б тот ему равен и подобен во всем был. И своим детям, Сварожичам, завещал с человеком как с равным быть, ибо все они, и боги, и люди, создания одного изначального. Это уж потом, когда все племена перемешиваться стали да чужие боги в наши земли вторглись, Дар лишь у избранных остался. У тех, кто вере пращуров не изменил и…

Оборвав себя на полуслове, кот стремительно развернулся в сторону шкафа. Спина выгнулась крутой дугой, из пасти вырвалось шипение, напоминающее пароотводный клапан. Вздрогнув, я открыл, было, рот для очередного глупого вопроса, но Грязнуля действовал быстрее. Длинным прыжком перелетев через комнату, кот нырнул под шкаф и до моего слуха донеслись отзвуки отчаянной возни. Раздался невнятный писк, и в следующий момент, Грязнуля, сжимая в зубах давешнего домового, выбрался из-под шкафа. Глаза котяры светились торжеством.

Домовой, пронзительно вереща, напрасно цеплялся за ножку шкафа. Грязнуля оказался сильнее.

— Да пусти ж ты, наконец! — отчаявшись, вскричал домовой. — Не сбегу я, не сбегу.

Челюсти кота неохотно разжались. Освободившись, домовой, бурча что-то под нос, начал поправлять растрепанную одежду. Грязнуля, не сводя с него настороженного взгляда, сел рядом.

— У, что б тебя! — дрожащим голоском выругался домовой. — Почти новую фуфайку подрал. Жена старалась, кроила, а ты…

Черная морда кота расплылась в довольной усмешке.

— Нечего шпионить было, запечный. Говори, кто подослал?!

— Никто меня не подсылал. Самому интересно стало — не каждый день, поди, встречаются наследники Старых волхвов. Кабы знал, что ты меня учуешь, ни в жисть бы не сунулся.

Грязнуля самодовольно муркнул.

— Мне, и не таких ловить приходилось. Вы, городские, как я посмотрю, разленились совсем. А то и вовсе разучились. В деревне домового не в пример сложнее учуять.

— А от кого тут особо таиться? — горестно махнул ручкой домовой. — Тех, кто может почуять, наперечет знаем, на рожон не лезем…

Шерсть на загривке Грязнули окончательно улеглась. Как я понимаю, кризис миновал. Ловя краем уха их неторопливую беседу, я закурил.

— Много куришь, хозяин. — донесся до меня голос кота. — Нехорошо это.

Вот вредная зверюка. Я демонстративно глубоко затянулся и выпустил густую струю табачного дыма в его сторону. Смешно скривив морду, кот звонко чихнул.

— Позволь мне самому решать что хорошо, а что плохо. — язвительно заметил я. — Я уже мальчик большой.

— Большой, да дурной. — не остался в долгу кот. — Эх, мало дед тебя крапивой по ляхам стегал.

Вспомнив покойного деда, мое настроение, и без того невеселое, упало до мрачного.

— Ты, лучше, меня научи, как наследством пользоваться, — хмуро буркнул я. — А то только болтаешь. Тоже мне — учитель.

Молчаливо слушавший нашу перепалку домовой встрепенулся.

— Как — учитель? — переспросил он Грязнулю. — Его же должны Верховные учить.

— Ты им это скажи, — недовольно буркнул кот. — Ни один не изъявил желания даже познакомиться. А ты говоришь — должны! Придется мне. Благо, кой-какой опыт имеется.

Морда кота выражала такой пессимизм, что я не выдержал и ушел на кухню приготовить чашечку кофе. С хорошей порцией коньяка.

Утром, ни свет, ни заря, квартиру огласил громкий вопль Грязнули:

— Вставай, лежебока, вставай. До вечера спать, что ли собрался?

Недовольно ворча, я оторвал от подушки тяжелую голову. Взгляд на часы заставил меня жалобно застонать — шесть утра. Если эта сволочь каждое утро станет меня будить в такую рань, выгоню к чертовой матери.

Доковыляв кое-как до ванной, я открыл кран и хмуро уставился в зеркало над раковиной. Отражение ничуть не добавило энтузиазма. Лицо, чуть припухшее после короткого сна, красные, словно с перепоя глаза, волосы — не забыть бы голову вымыть — торчком во все стороны. Да и побриться бы не мешало. Я вздохнул. И за какие грехи мне такое счастье?