Наследник

Мы с Радиком переглянулись. И он, и я подумали об одном и том же. Добрался все-таки до нее Карпычев. И, видимо, не только до нее. Ведь участь Филиппова и Долгих оказалась не менее печальна. Они упали без чувств прямо на привокзальной площади, когда выслеживали Радика. Причем, оба сразу, в один и тот же момент. Приехавшая "скорая" констатировала скоропостижную смерть. Вот почему в тот день они так и не вернулись к своему шефу. Об этом происшествии потом писали Сочинские газеты. Пресса называла его странным и таинственным. Но для нас с Радиком ничего загадочного в нем не было.

Что касается журналиста Альберта Попова, то ткнуть ему под нос его грязный пасквиль мне так и не довелось. После развязки этой истории редакционное начальство указало ему на дверь. Я не знаю, где он пристроился. Но с тех пор подписанных им статей мне ни в одном издании видеть не доводилось.

В конце ноября, сразу после того, как меня выписали из больницы, произошло то, чего так страстно хотела моя мать. Она обрела внука. Радик сам этого пожелал.

— Дядь Жень, если ты меня не усыновишь, меня до совершеннолетия отправят в интернат, — жалобно говорил он. — Или эти козлы каким-то образом умудрятся заполучить надо мной опекунство. А я не хочу ни того, ни другого.

"Козлы" — это внезапно объявившиеся Радиковы родственники. Те самые, которые в свое время сдали его в детский дом. Почувствовав запах больших денег, они воспылали к племяннику дикой любовью, и буквально не давали ему покоя своим обхаживанием. Радик от них уже откровенно прятался.

— Но почему ты этого не хочешь? — обиженно восклицал он, видя, что я никак не могу на это решиться. — Дядь Жень, ты об этом не пожалеешь, честное слово. Я буду хорошим сыном. Я буду хорошо себя вести.

Я был не против его усыновить. Я привязался к нему не меньше, чем он ко мне. Но меня смущал один момент. Нищий холостяк усыновляет мальчика-миллионера! Как это будет смотреться со стороны?

— Ну и что? — недоумевал Радик.

— А то, что неизбежно начнут судачить, будто не я тебя усыновил, а ты меня "уродителил", — объяснил я.

— Да пусть судачат, сколько хотят! Пошли они все подальше! Ну, дядь Жень! Ну, пожалуйста!

В конце концов мое сердце дрогнуло.

— Ладно. Будь по-твоему.

— Ура! — радостно запрыгал мальчик.

— Но только чтобы слишком много не хулиганил, — для порядка погрозил пальцем я.

— Слишком много не буду, — пообещал он.

О том, чтобы не хулиганить вообще, речи, разумеется, не шло.

Жить мы стали в Коломенском, в доставшемуся Радику по наследству доме.

Честно говоря, в качестве хозяина я в нем освоился не сразу. На первых порах меня от него отталкивало и воротило. Слишком уж много было связано с ним нехороших воспоминаний. Слишком уж глубоко еще сидели они в памяти.

По ночам я часто не мог заснуть. Мне чудилось, что где-то рядом бродят, не находя покоя, души Баруздина, Катерины и Матроса. Что в коридоре вот-вот зазвучат гулкие, неторопливые шаги, и в темноте проявятся их бледные, туманные призраки.

Видя, что я никак не обрету душевный покой, Радик предложил организовать перепланировку:

— Дядь Жень, давай переделаем все так, чтобы о былом ничто не напоминало.

Этот незатейливый, на первый взгляд, ход оказался самым, что ни на есть, верным. После капитального ремонта в доме словно поменялась аура.

Прошло два года. Это было время спокойной и счастливой жизни. Радик учился, я работал (мне удалось устроиться по специальности в один столичный НИИ). И казалось, что так будет всегда. Но наступил момент, когда все резко изменилось. Нас снова стали преследовать тени прошлого.

В тот день Радик отмечал свое совершеннолетие. К нему пришла подруга, и я, чтобы не смущать их своим присутствием, отправился в гости к тете Клаве и дяде Саше. Вернувшись вечером домой, я обнаружил в почтовом ящике какой-то странный конверт. На нем отсутствовал штемпель. Это говорило о том, что его доставила сюда не почта. Конверт был старый, потрепанный, пожелтевший от времени. Обратный адрес не значился. Я уже хотел было его вскрыть, но тут обратил внимание, что письмо адресовано моему приемному сыну. Впоследствии я не раз терзался сожалением, что этого не сделал. Я еще тогда почувствовал, что оно несет в себе нечто недоброе. Ознакомься тогда я с ним, скрой его от мальчика, глядишь, и все было бы по-прежнему хорошо. Но я счел непорядочным совать нос в чужие дела, и передал конверт непосредственному адресату.

На следующее утро Радик выглядел угнетенным и подавленным. Поначалу я не придал этому серьезного значения. Мол, к вечеру очухается. Но вечером было то же самое.

Ночью до меня донесся его испуганный вскрик. Я вскочил с кровати, выскочил в коридор, и заглянул в его комнату.

— Что случилось?

— Ничего, — пробурчал он. — Сон страшный приснился.

Последующие дни положительных изменений в его настроение не внесли. Я чувствовал, что на душе мальчика лежит какой-то тяжкий груз. Я несколько раз пытался вызвать его на откровенный разговор, но он упорно отмалчивался. И тогда мне впервые пришла мысль, что причиной его внезапно начавшейся депрессии является то самое письмо.