Наследник

— Не думал, что вы столь сентиментальны, — Шамес позволил себе улыбнуться, но поймав мой взгляд, а я начинал закипать от его фамильярности, быстро сменил стиль общения. — Извините, Сергей Викторович. Вы можете это знать без персонификации, и очень надеюсь, что Ваша служба безопасности прекратит копать, иначе мы расстанемся. А ваш донор достаточно пожилой человек, с кучей болезней, без семьи, но имеет сына, которому уже оказывается максимальная помощь. Он заядлый реконструктор как древнерусского времени, так и других периодов. По психотипу, авантюрист. Так что никакого насилия или принуждения нет, будьте уверены. Более того, из-за его кипучей деятельности, стоимость наших услуг слегка увеличена, да Вы это видели в договоре[1].

Может и хорошо, что человек получает вторую жизнь, но получается, что за мой счет, раз расходы по его требованиям увеличили сумму услуг? Вот был всю жизнь сердобольным, таким и остаюсь. Впрочем, не особо то и интересно, кто дает мне возможность жить, тем более, когда человека не принуждают.

— Гарантии? Они прописаны в договоре, но вы рискуете только деньгами и то моими, — сказал я.

— А последний звонок некоторому известному человеку — это не гарантия? — удивился Шамес.

— Может быть, может быть, — пробормотал я, потом добавил. — Когда?

— Две с половиной недели. Самолет в Находку, там переход. Сейчас Вас начнут готовить, — ответил Шамес.

*………*………*

Мой организм как будто только ждал именно этих двух с половиной недель, так как в день перелета в Находку начались такие боли, что мне, заядлому ЗОЖнику уже захотелось наркоты, лишь бы прервать эти муки. Может, еще год назад я бы терпел боль, и не помышлял о сильнейших обезболивающих, вызывающих привыкание, но год постоянных сражений со старухой с косой подтачивали мой характер. Теперь же две недели, три дня, восемь часов и уже семнадцать минут я просто мучительно умираю.

Я пребывал в полузабытье, потерявшись в пространстве, но чувствуя импульсы метронома, отсчитывающего последние минуты жизни. Меня на что-то уложили, что и каталкой и кровать не назовешь, нечто футуристичное ложе, натыкали мое бренное тело множеством датчиков, погрузили в сон… как же это божественно — не чувствовать боли!

*………*………*

Екатеринбург.

Полночь, 17 июля 1918 г.

Что это? Мне сниться? Такой реалистичный сон, я чувствую то, что чувствует… Кто? Император Николай II? Я думаю, как он, но эти мысли мне не подчинены, а другое мое «я» так же живет своей жизнью, стараясь слиться с сознанием последнего царя. Шизофрения! Но какая же реалистичная! Может, такая у всех сошедших с ума?

Что это? Униженность? Нет — страх! Не за себя, за детей, жену, за Отечество. Что я не так сделал? Нужно было устроить террор и тогда… Не о том мысли, не о том. Что там кузен, почему Англия не вытащит нашу семью из этого ада? Семьдесят два дня геенны огненной. А я-то думал, что ад был еще в Тобольске! Нет — то было чистилище, а сейчас мы в аду. Ну ладно я, Боже, — нагрешил, так накажи! Это расплата за Ходынское поле, может за Цусимский позор, или за то, что спасал Париж бессмысленными и неподготовленными атаками на германцев? Но причем тут семья? Боткин причем? Почему мы все должны спать на сыром полу, есть объедки тремя ложками на всех и строго по времени?

Я не хотел такой участи России, я видел ее великой страной и делал такой по мере своих сил!

— Эй, гражданин Романов, бяры свое семейство и лакеев и айда за мной! — пробасил рослый солдат без знаков различий в черной кожаной куртке.

— Куда нас? — спросил с опаской я.

— Дак енто… фотокарточку сказали сделать усего семейства, — произнес солдат, будто проговаривал заученный текст.

Я ничего не заподозрил, несмотря на то, что Я другой Я знал, что ведут на расстрел. Раздвоение личности есть, но не могу заставить себя не идти, понимая, путь лежит на Голгофу. А другое мое «Я» говорит: «Ну, слава Богу, хоть какие-то подвижки, может Мама через датчан что-то смогла решить. Сейчас сфотографируют и отправят в Лондон или Копенгаген».

— Алеша! Девочки! Все идем за этим солдатом, — выкрикнул Николай — бывший самодержец — во двор дома, где была семья и единственные… нет, не верноподданные, а истинные друзья. Сегодня спать нам не разрешали, вот в полночь и дышали свежим воздухом.

«Вот как так не понять?» — кричал я сам себе, но слов не слышал. — «Нас всех ведут в подвал, сейчас расстреляют!»

Усталые, апатичные ко всему происходящему, люди, еще только пару лет назад бывшие вершителями судеб в самой большой в мире стране, понуро шли вниз по лестнице. Подростка Алексея поддерживал доктор Боткин, чтобы бывший цесаревич не споткнулся — последнее кровотечение остановили только чудом, как будто Распутин на том свете помолился за отрока.

«Нет, не верь! Стулья стоят не для фотографий, они лишь бутафория» — кричал я сам себе, когда у меня, моего второго «Я» немного отлегло от сердца при виде мебели при ярком освещении в подвале. Можно было действительно подумать, что это фотоателье, ну не во дворе же фотографироваться, да еще и ночью.