— Он был тут савсэм нэдавно! — с заметным «кавказским» акцентом, который наиболее ярко проявлялся в волнительные моменты, сказал Яшвиль Владимир Михайлович — полковник и грузинский князь.
— Гнездо теплое, птичка недалеко, — азартно провозгласил генерал Беннигсен, потом рассмеялся и обратился не так еще давно всесильному фавориту старушки Екатерины — Платошке. — Платон, не робей! И так уже все на кон поставили.
Платон же, выпучив глаза, пятился к двери, где постанывал гвардеец, которого ударили шпагой по голове, чтобы не проявлял излишнего рвения.
«Почему было не написать на фасаде дворца больше букв, почему там только сорок семь? А эта юродивая Ксения?.. Это же она предсказала мою смерть в возрасте по количеству букв в той злосчастной надписи? Но магистр Мальтийского ордена не может прятаться за шторой…» — Я попытался сделать шаг и выйти из своего укрытия, но страх накрывал меня до кончиков пальцев, задрожали ноги, отказываясь делать тот самый шаг.
— Я здесь господа! Что угодно вам в моих покоях? — не выходя из-за шторы, прокричал я. Ноги все еще не слушались, но я смог победить страх.
— Так выходите, ваше величество! — прокричал Николай Зубов и рванул к окну, резким движением срывая штору.
— Стоять! Заколю, если кто сделает шаг! — закричал Беннигсен, когда увидел, как Платон Зубов и еще половина заговорщиков стали активнее пятится к выходу, значительно протрезвев и осознавая, что вот сейчас лихой гвардейский забег закончился, и началось цареубийство.
— Господа, прошу покинуть мою спальню, я не одет! — взял я себя в руки, ощущая, что постепенно, не так, как раньше, сливаюсь с сознанием Павла. При убийстве Николая II и Александра II было иначе, рывком.
— Павел Петрович, отрекитесь от престола в пользу своего сына и проследуйте за нами! — спокойно, без дрожи в голосе сказал Беннигсен под одобрительный выкрик ополоумевшего Татаринова, который был наиболее пьяным.
— И Вы, Великий князь здесь? — сказал Павел, когда принял одного из заговорщиков за своего сына Константина, в сумраке редкого освещения бунтарь был действительно похож на второго сына императора.
— Отрекитесь! — закричал Петр Зубов, хватая золотую табакерку, но та падает у него из рук, грузин Яшвиль поднимает увесистый предмет и налитым кровью взглядом рассматривает модный аксессуар.
Замах!
— Хрена лысого, придурок! — кричу я, тело и сознание, наконец, слились в единое.
— Ваше величество, вы лаетесь, как мужик? — удивленно взывает Беннигсен, он обескуражен моим лексиконом.
Между тем, я выхватываю у замявшегося Аргамакова шпагу и резким выпадом достаю прямо в сердце Петра Зубова. Быстро бежать! На улицу, подальше, звать на помощь. Как же не вовремя я отослал Аракчеева, этот бы поганой метлой вычистил эту грязь из России.
Выпад, шпага делает дырку во лбу Платоши Зубова.
— Это, сука, за твои оскорбления в мой адрес при дворе мамаши моей! — не мог я не высказаться, за что в итоге и поплатился, потеряв время и динамику.
Шпага, брошенная Яшвилем, вонзилась в мое тело, не заметив преграды в виде ночной рубахи.
— Умри франкофил! — с такими словами Беннигсен вонзил свой нож мне в сердце.
Я вновь умирал, но сейчас, пусть и был страх и боль, но и небольшое удовлетворение — двоих я точно с собой забрал. Лизоблюды Зубовы отправились в ад.
Туман. Спокойствие. Нет ни речи докторов, ничего! Видимо такой покой был дарован Мастеру и Маргарите. Чем же я заслужил? Тем, что пережил яркие и ужасные эмоции убитых русских императоров?
Ропша.
28 июня 1762 г.
Снова помутнение. Понимаю, что лежу возле стола и сознание сразу же сроднилось с мыслями… Петра Федоровича — некоронованного императора.
В голове пронеслась буря эмоций и мысли захлестнули сознание. Опять это «за что? я же хотел добра, хотел мира, любить и быть, наконец, любимым. Они пришли от Екатерины, но посмели оскорбить мою жену. Я заступился за честь дамы и меня убили».
— Алексей, пиши, Екатерине Алексеевне сам, — пьяным голосом сказал Федор Борятинский.
— Государыне, Федор, го-су-да-ры-не! — Алексей Орлов наставительно поднял палец вверх, потом допив очередную бутылку вина, усмехнулся. — Урода и так нужно было кончать, он матушке, как кость в горле. Да и намекала она иносказательно. Вон и медикус прибыл вскрывать его, а он еще жил.
— Скотина, пить вино он отказался, пришлось руки марать. А там яд такой, что уснул и не проснулся, без боли, — высказался актер Волков, так же присутствующий при этом действии.
Я лежал и старался не шевелиться, но когда на щеку села муха, непроизвольно шевельнулся. Я уже был готов рвануть, встать, уничтожить заигравшихся янычар и лживого, бездарного актеришку, но ничего не происходило, наступила гнетущая тишина, было непонятно кто где находится.
— Эй, пруссак, ты что живой? — задал вопрос князь Борятинский и я услышал щелчок взводимого пистоля.
— Федька! Ты перепил что-ли? Уже после твоего удара он умирал, а я еще и придушил урода шарфом, — сказал Алексей Орлов, но, судя по звукам, извлек-таки шпагу.