Наследник

— Позволь, матушка, продолжить, — не дал мне ответить Бестужев. — Воевать нам не сподручно ни с кем. Дания союзна в европейской войне, шведы ссылаются на Абоский мир, тут еще и Фридрих и опасность разрыва отношений с Австрией. Нужно отдать Голштинию.

Все посмотрели на меня. Ситуация такова, что сколько не тужься Россия, но Голштиния моя вотчина.

— Я считаю так, — начал я, поймав на себе заинтересованные взгляды. — Вернуть все себе можно, при желании, после. В Европе будут войны, потому как Фридрих не станет мириться с засильем Австрии, а Священная Римская империя, в лице Австрии, не станет терпеть Фридриха. И война, что сейчас идет — только начало. Что касается Голштинии, то тайные переговоры наместника Брюммера со Швецией о протекторате можно выставить как бунт, но не давить его, а самим договориться и со шведами и с датчанами. Но это не лучшее. Дания — давний союзник России, она нужна нам против шведов, что так и норовят воевать, да ждут слабины нашей. Посему, пусть датчане дадут семь миллионов ефимок, родной мой Киль в обоюдном управлении, где мой наместник и датский равны и право будут иметь с беспошлинной торговлей России и возможностью быть в порту русскому флоту.

Когда я закончил, установилась мертвая тишина. Никто не ожидал такого ответа от меня. По сути, я предлагал самый радикальный способ решения проблемы, максимально угодный России. И более сильная Дания в союзниках — это противовес Швеции и уменьшенное влияние Франции, как и свободный проход Датских проливов в Балтийском море. Ну и деньги.

— Алексей Петрович, и что Петруша умно-то говорит? — поинтересовалась Елизавета, запутавшись в хитросплетениях европейской политики.

— Матушка, — да, умно, но… неожиданно… — замялся Бестужев.

— А вы, господа, и не выносите за границы Совета слова мои, но я уже говорил и скажу — я наследник престола Российского, и печься повинен о ней, России. Окромя того, я понимаю, что удержать Голштинию не смогу, но людей оттуда переселить в Россию желаю. Будет на то воля Бога, и верну и Голштинию и Шлезвиг, в том и деньги помогут датские.

После слов восхищения мной, выказанных в духе лестного обращения к Елизавете, что, мол, вот какая у нас императрица, рассмотрела мальца-племянника, переиграла и шведов и датчан, начались предметные разговоры. Так, я просил за Голштинию уже шесть миллионов полновесных рублей, меня одернули и сказали, что просить станут, но дадут не более четырех. У Дании просто не будет столько серебра.

Часть этих денег должна пойти на организацию переселения населения, что пожелают ехать в Россию и в этом датчане сами должны быть помощниками. Этих людей я бы поселил у границы с крымчаками и в дальнейшем опирался на них в качестве тыла. Так же датчане должны были преподнести мне в дар две сотни штуцеров. На верфях Дании закладываются три линейных корабля, команда набирается из голштинцев и датчан, это уже можно оплачивать с полученных от данов денег или в счет их. Брюммера арестовывают русские войска, что зимуют в районе Киля.

Бестужев выглядел счастливым человеком, видимо, предвкушая «благодарности» от датчан, да и его сто тысяч рублей за решение проблемы никто не отменял. А вернуть территории можно будет в будущем, если они вообще нужны. Для меня, Петра Федоровича, было бы возмутительным такое решение проблемы, но эта часть меня молчала, вероятно, рыдая на задворках подсознания.

Но то все эмоции, а практика прозаичнее. Не было никакой возможности эффективно удерживать Голштинию, не имя полноценного сообщения с герцогством. Это Кенигсберг еще можно было оставить и то, через Курляднию прокладывать дорогу, а последняя, на минуточку, пусть и отдельное герцогство, но каким-то местом польское. Хотя карту Бирона — герцога курляндского разыграть можно, а Польша уже и сейчас не игрок, но Голштиния еще дальше вдоль балтийского побережья.

— Ну Петр Федорович, что еще ты хочешь мне сказать? — усталым тоном спросила тетушка. — Непоседой стал, уже не солдатиками игры затеваешь, а с людьми, коли не Бестужев…

— Тетушка, дозволь с Александром Борисовичем Бутурлиным на Урал съездить, — спросил я, как в омут бросился.

— Ты, Петруша, дурак? Наследника роди и езди! — выкрикнула Елизавета, привстала и схватилась за левый бок.

— Тетушка! — вскрикнул я. — Медикуса!

— Такое бывает, пройдет сейчас, — натужно простонала Елизавета.

В комнату, где я общался с императрицей после Совета, ворвались люди, меня бесцеремонно оттерли, началась суета. Сейчас прольется императорская кровь, так как процедуру ее пускания в этом времени делают надо-не надо.

— Позовите Петра! — послышался хрипловатый голос Елизаветы, прорвавшийся до меня сквозь шум суеты.

— Тетушка! — я подошел.

— Будь в Петербурге, когда я поеду в Москву, поезжай на Урал с Бутурлиным. А Катька чтобы до Петрова дня была уже непраздна, — сказала Елизавета, под расцветшую и быстро завядшую улыбку.