Наследник

– Однополчанин мой, – заметил Азер. – На Ми-8 летал, дважды горел, двести сорок боевых вылетов, наград и ран без счета. Уволен в отставку и позабыт. Тут у меня – главный начальник над индюшками. А того грузина видишь? По-настоящему он мегрел, Зураб Хелая… Охотником был, а в Афгане – снайпером, и снайпер он от бога… Игорь Крымов и Солопченко тоже отменные стрелки, однако с Зурабом им не тягаться. Ну, пойдем? Максимыч присмотрит за погрузкой.

Они зашагали к бетонному блокгаузу.

– Эти пятнадцать – все афганцы, какие к вам прибились? – спросил Каргин.

– Не все. Еще столько же наберется, но те сильно покалеченные, кто без ноги, кто без руки. Этих я оставил, хотя обиды были… и молодых оставил, необстрелянных… Нам ведь трупы ни к чему… Верно, Алексей?

Каргин обернулся, посмотрел, как затаскивают в вертолет оружие, ящики с взрывчаткой и гранатами, метровые цилиндры «Таволги», ПК[51] с похожим на чемоданчик магазином, «калаши» и сумки с рожками. Работали без суеты, но быстро и споро. Слава, Булат и Балабин помогали, Перфильев что-то обсуждал с Гринько, Генри Флинта поили из трех фляжек – наверное, в знак международной солидарности.

– Одного я не понимаю, Федор Ильич, – произнес Каргин. – Не понимаю, зачем вы ввязываетесь в распрю. Конечно, дело наше тайное, и коль не наследим, никто не узнает, что вы нам помогали… Но все-таки – зачем? Сами сказали, жены и дети у всех, и жизнь мирная, и достаток при индюках и страусах. А пуля – дура, она ведь не выбирает…

– Ну, я бы не сказал, что жизнь у нас такая мирная, – прогудел Азер. – Живем мы тут как в осажденной крепости, опять же у каждого обиды есть, причиненные властью либо бандюками, а ведь обиды от них все одно что от власти – не защитила, не помогла… Те обиды помнятся, но мстить я бы народ не повел. Пакостное дело – мщение, пакостное, бесконечное, бесперспективное… А вот показать, что не одни бандиты в горах хозяева, что и на них управа найдется – в этом, пожалуй, главная причина. Ну, и за честь постоять… Не честь России, которой мы что прошлогодний снег, а за свою. Честь, Алексей, такая штука, что жить с ней трудно, а без нее никак нельзя, и ежели люди ее потеряли, то и стране конец. Не граждане в ней, а рабы, не воины, а живодеры, не судьи, а мздоимцы. Ведь так?

– Так, – согласился Каргин. – И честь подсказывает мне, что вы в больших расходах, Федор Ильич. Вон, целую машину пригнали – патроны, взрывчатка, гранаты, оружие… А еще моральные издержки – ранят кого, так от жены и семьи не скроешь, стоны будут и слезы, а вам – попреки… Словом, как бы акция наша не закончилась, успехом или провалом, а я ваш должник. Долги, однако, платить надо.

Азер басовито расхохотался.

– Вот как повернул! Что мне с тобою делать? Деньги брать? Или инвестиций требовать в мой гусиный бизнес? Хотя с другой стороны… – Он замедлил шаг, прищурился, посмотрел назад и буркнул: – Вертушку оставишь? Очень бы нам пригодилась… Пилоны приварим, ракеты куплю, и будем мы с таким умельцем, как Максимыч, словно за каменной стеной.

– Договорились, – сказал Каргин и начал спускаться внутрь блокгауза.

* * *

Вылетели в три. Ночь была лунная, но над горами висели облака, и диск луны то прятался за ними, то возникал в разрывах бледным привидением, освещая утесы, деревья, осыпи и камни. Семьдесят километров для вертушки не расстояние, но Каргин успел оценить искусство пилота – тот вел машину низко над поверхностью земли, каким-то чудом огибая скалы, угадывая препятствия с той безошибочной точностью, какая дается лишь чутьем и опытом. Ми-17 в руках Гринько будто не летел, а крался, прижимаясь то к лесу, то к скалистому склону; растительность гасила звук моторов, и вряд ли силуэт машины маячил в звездных небесах. Темное на темном фоне, как летучая мышь, что плавно скользит в воздушных струях в поисках добычи…

Каргин сидел в десантном отсеке, где, вокруг ящиков с боеприпасами и взрывчаткой, сгрудились двадцать человек. Все в камуфляже и бронежилетах, неразличимые, как близнецы, только Азер и Флинт выделялись ростом и шириною плеч. Молчали, но это безмолвие не казалось тягостным; каждый был проинструктирован и знал, что делать, а потому мог ненадолго расслабиться или повспоминать, когда и с кем в последний раз сидел в такой кабине, и где теперь те люди, его друзья-товарищи – спят ли в цинковых гробах, пьют ли горькую или стоят на перекрестках с протянутой рукой. Если бы их поднять, думал Каргин, поднять убитых и пропавших, вернуть изувеченным руки и ноги да сбросить лет пятнадцать каждому – какое б вышло воинство! Еще командиров поставить бы честных, а над ними мудрых политиков – глядишь, сохранили бы страну! А то пока в чужой воевали, своя рассыпалась…