— Вы абсолютно правы, Величайший, — продолжал развивать мысль Мариатт, еще толком не осознавая, что говорить дальше, — мы должны следовать плану и не можем позволить себе отсиживаться в сомнительной безопасности бункера...
Наткнувшись на холодный взгляд Лорда-Протектора, он осекся на полуслове и всем своим видом постарался высказать преданность и предельное внимание. Арделл Биззар неторопливо оглядел других атлантов, словно ожидая, что кто-то из них окажется настолько глуп, что посмеет прервать его, и затем продолжил:
— Очевидно, жители этого мира кое-чему научились. Вероятно, они могут представлять определенную опасность. Тем не менее основная наша цель остается прежней — возрождение Империи. Считаю, что необходимо покинуть бункер, забрав все оборудование. Если уцелела одна из наших временных баз, думаю, следует обосноваться там и провести детальное изучение этого мира. Тогда можно будет выбрать подходящую тактику.
Даже привыкший повиноваться приказам Шерден дернулся, словно от удара, а Галас вообще скривил губы в презрительной ухмылке, одновременно тихо радуясь, что никто не видит этой гримасы. Он понимал, что это решение было неправильным. Конечно, следовало бы отправить кого-то одного — разобраться в обстановке, наметить плацдарм, принять необходимые меры предосторожности. И лучше всего для этого дела подошел бы Шерден, профессиональный воин, лучший — после погибшего в схватке с гиперборейцами Властителя Беленжеса.
А остальным следовало бы сидеть здесь, заблокировав портал, сидеть, пока не будет со стопроцентной гарантией доказано, что выход из бункера будет безопасен.
Только вот Лорд-Протектор не захочет находиться здесь ни одной лишней минуты. Мало кто знал об этой слабости Арделла Биззара... Галас знал, и это было еще одной причиной, по которой ему вряд ли удастся снискать симпатии Величайшего... никто не любит признавать свои слабости и никто не любит, когда об этих слабостях кому-то известно.
Лорд-Протектор очень не любил замкнутых пространств. Даже таких просторных, как бункер.
Исаак Смит ненавидел свое имя. И свою мать, которая одарила его, чистокровного американца, этим имечком... Сара Смит желала польстить старому дядюшке, имевшему за душой кучу болезней и еще б
Что ж, мамаша оказалась права. Их и в самом деле упомянули в завещании — правда, деньги (не очень большая, признаться, сумма) достались не ей, а тогда еще совсем юному Исааку. За эти гроши — малая часть капиталов старого Исаака, на все остальное наследство наложили лапу многочисленные родственники — удалось купить лишь старый дом неподалеку от городка Лансинга, что в штате Мичиган в шестидесяти милях от Детройта. Да и покупка состоялась в основном потому, что эта развалина не могла претендовать на более состоятельных покупателей. Мать до самой смерти громогласно заявляла, что чистый воздух, лес и речка, которую даже после обильных дождей легко было перейти вброд, — это именно то, о чем она всю жизнь мечтала. И только после ее кончины Исаак, с немалым трудом выжавший из себя пару слезинок, занялся домом вплотную. Выбросил все любовно сберегаемое матерью старье, снес часть внутренних перегородок, заново отреставрировал здание... и теперь оно имело относительно приличный внешний вид. Денег на это ушло много, и Исаак не раз был на грани принятия решения о продаже особняка... но, к своему собственному удивлению, обнаружил, что этот стоящий на холме дом вызывает у него странное желание возвращаться сюда. Хотя бы изредка.
А еще он ненавидел свою фамилию. В Штатах с такой фамилией сделать карьеру очень сложно. Никто не любит Смитов, их удел, в худшем случае, развоз пиццы, бензоколонка или автомастерская, работа с утра до вечера, вонь пролитого масла и бензина, краски и ржавого железа. А в лучшем... ну, быть может, федеральная служба. Там этих «агентов Смитов» навалом...
Исаак Смит втайне гордился собой — несмотря на все преграды, он сумел сколотить небольшое состояние, достаточное, чтобы позволить себе хорошую машину, настоящего английского дворецкого и возможность несколько недель в году придаваться чудесному ничегонеделанию. Просто отдыхать, дымя трубкой в кресле у камина, потягивая хороший шотландский виски и не думая о биржевых сводках, о падении котировок — обо всем, что составляло основу его жизни весь остальной год.