Наследник фараона

— Я, Синухе, египтянин, Тот, кто Одинок, Сын Дикого Осла, и, мне не нужно осматривать тебя, я и так вижу, что твоя щека распухла из-за зуба, ибо ты вовремя не дал его почистить или вырвать, как, должно быть, советовали тебе ваши врачи. Такие боли могут быть у детей и трусов, но не у властелина четырех частей света, перед которым даже львы дрожат и склоняют головы, как я вижу своими собственными глазами. Однако я знаю, что боль твоя велика, и я помогу тебе.

Царь, все еще держась рукой за щеку, отвечал:

— Твои речи дерзки. Будь я здоров, я велел бы вырвать твой бесстыжий язык и вырезать твою печенку, но сейчас не время для этого. Быстрее вылечи меня, и награда твоя будет велика. Но, если ты повредишь мне, ты будешь убит на месте.

— Будь по-твоему. У меня есть небольшой, но необычайно могущественный бог, из-за которого я не пришел вчера, ибо если бы я и пришел вчера, это было бы ни к чему. Я вижу, что сегодня болезнь достаточно созрела, чтобы я мог лечить ее, и я ее вылечу, если желаешь. Но никого и даже царя бога не могут уберечь от боли, хотя я утверждаю, что, когда болезнь пройдет, облегчение будет так велико, что ты забудешь о боли, и что я сделаю это так умело, как никто в целом мире не может сделать.

Царь некоторое время колебался, хмурясь и прижимая руку к щеке. Он был красивый мальчик, когда был здоров, хотя и испорченный, и я проникся к нему расположением. Почувствовав на себе мой взгляд, он наконец раздраженно сказал:

— Делай скорее то, что должен сделать.

Старше тяжело вздохнул и стукнулся головой об пол, но я не обратил на него никакого внимания. Я велел принести подогретого вина и примешал к нему снотворное. Он выпил, а немного погодя оживился и сказал:

— Боль проходит, и тебе ни к чему мучить меня своими щипцами и ножницами.

Но мое решение было твердо. Крепко зажав его голову, я заставил его открыть рот, потом вскрыл нарыв на его челюсти ножом, очищенным в огне, который Капта принес с собой. Этот огонь, конечно, не был священным огнем Амона — тот от небрежности Капта погас, когда мы плыли вниз по реке. Новый огонь Капта добыл в моей комнате в гостинице, простодушно полагая, что скарабей столь же могуществен, сколь и Амон.

Царь громко завопил, почувствовав нож, и лев с горящими глазами вскочил и зарычал, размахивая хвостом; но скоро мальчик начал усердно плеваться. Облегчение успокоило его, и я помогал ему, слегка надавливая на его щеку. Он плевался и плакал от радости и снова плевался, восклицая:

— Синухе-египтянин, будь благословен, хотя ты и причинил мне боль! — И он продолжал плеваться.

Но старик сказал:

— Я мог бы сделать это так же хорошо, так и он, и даже лучше, если бы только ты позволил мне коснуться твоей священной челюсти. А твой зубной врач сделал бы это лучше всех.

Царь был удивлен, когда я заметил:

— Этот старик прав, ибо он мог бы сделать это так же хорошо, как и я, а зубной врач сделал бы это еще лучше. Но у них не такая твердая воля, как у меня, так что они не могли избавить тебя от боли. Ибо врач должен отважиться причинить боль даже царю, когда это неизбежно, не боясь за себя. Они боялись, а я не боялся, ибо мне все безразлично, и пусть твои люди проткнут меня копьем теперь, когда я вылечил тебя.

Царь сплевывал и нажимал на щеку, и щека больше не болела.

— Я никогда не слыхал, чтобы человек говорил так, как ты, Синухе. Поистине ты принес мне великое облегчение; по этой причине я прощаю твою дерзость и я также прощаю твоего слугу, хотя он и видел, как ты держал мою голову под мышкой, и слышал, как я кричал. Я прощаю его за то, что он рассмешил меня своими прыжками. — Он обратился к Капта: — Попрыгай еще!

Но Капта сердито сказал:

— Это несовместимо с моим достоинством.

Бурнабуриаш улыбнулся:

— Посмотрим!

Он позвал льва, и лев поднялся и потянулся, так что хрустнули его суставы, и посмотрел на хозяина своими умными глазами. Царь указал на Капта, и лев лениво побрел по направлению к нему, помахивая хвостом, тогда как Капта пятился все дальше назад и испуганно, словно зачарованный, смотрел на животное. Внезапно лев открыл пасть и издал приглушенное рычание. Капта заметался и, ухватившись за дверные драпировки, стремительно вскарабкался на них и уселся на дверном карнизе. Он заверещал от ужаса, когда животное слегка коснулось его лапой. Царь хохотал до упаду.

— Никогда я не видел такого шутовства, — сказал он.

Лев сидел, предвкушая удовольствие, тогда как Капта в отчаянии цеплялся за дверной карниз. Но теперь царь приказал подать еду и питье, заявив, что он голоден. Старик плакал от радости, что царь исцелен, и нам принесли множество различных кушаний на серебряных блюдах, а также вино в золотых чашах.

Царь сказал:

— Поешь со мной, Синухе. Хотя это и не подобает моему достоинству, но я позабуду сегодня же о том, как ты держал мою голову под мышкой и засовывал пальцы мне в рот, и не буду впредь об этом думать.

Итак, я ел и пил с ним и сказал ему: