Наследник императора

Подъехав к воротам канабы, центурион соскочил на землю и повел жеребца под уздцы. Гнедой, покрытый пеной, рассерженно фыркал и мотал головой. Впрочем, центурион шагал споро, бесцеремонно расталкивая встречных свободной рукой. Заметив посеребренную кольчугу, жители поселка – в основном ветераны да их домашние – старались давать служилому дорогу. Центурион был в полном вооружении – в кольчуге, при мече и кинжале, в поножах, только шлем висел у него на плече – так носят его в походе. Судя по всему, центурион уже давно в пути – плащ из красного сделался буро-серым, а на лице – неприлично молодом для центуриона – пот и пыль, смешавшись, оставили грязные разводы. Можно подумать, что приезжий спешит к декуриону канабы – но нет, он быстро свернул с кардо на параллельную улицу, а потом и вовсе в какой-то закуток, где лепились друг к другу построенные из обгорелых бревен да старых камней лачуги, и вышел к дому, больше похожему на небольшую усадьбу. С привратницкой (у двери которой бессовестно дрых серо-желтый лохматый пес) и с надворными постройками – конюшней и кладовой. Пес, проснувшись, радостно гавкнул, вскочил, завилял хвостом и ринулся к центуриону, норовя встать лапами на плечи и лизнуть в лицо.

– Тихо, Разбойник! – одернул его центурион и грохнул кулаком в дверь, вызывая привратника, который обретался где-то в доме, вместо того чтобы сторожить дверь.

Привратник вскоре явился – немолодой, изуродованный человек с безобразно вылезающим на сторону глазом, отчего казалось, что смотрит старик одновременно на запад и восток.

– Где Кориолла, Прим? – спросил центурион.

– Дома, господин.

– Как она?

Прим замялся, потом сказал:

– Капризная стала до жути. Прежде такая добрая была! А сейчас: не терплю это, не хочу то… Но делать-то нечего, просто переждать надо.

– Я о здоровье.

– Госпожа в здравии.

Центурион, до этого смотревший на старика напряженно, почти с ужасом, теперь облегченно выдохнул, согнувшись, и даже рукой оперся на стену.

– Кликни кого-нибудь! Пусть отведут Гнедого в конюшню. И надо выводить скакуна – я его чуть не загнал. Да прикрыть попоной. А то придется выплачивать за жеребца из собственного жалованья.

– А чего не на Резвом-то? – спросил Прим.

– Уж больно бешеный. Я его в конюшне пока держу.

– Я Белку кликну. Он с конями чуть ли не разговаривает.

Однако вместо слуги с забавным именем Белка из дверей вышел смуглый невысокого роста крепыш, выправки явно военной, но одетый просто, по-домашнему.

– Приск, дружище, я ж говорил, ты сегодня прискачешь! – Крепыш обнял центуриона, будто медведь-подросток облапил.

– Ты что ж не в лагере, Кука?

– У меня отпуск, небольшой такой отпуск, – хитро ухмыльнулся крепыш.

Ясное дело, дал взятку центуриону, вот тебе и отпуск.

Измученным же скакуном занялся сам Прим, так и не дождавшись запропастившегося неведомо куда Белку, – взял под уздцы и повел к конюшне.

– Где Кориолла? – на ходу спросил Приск, открывая дверь и попадая прямиком во внутренний садик-перистиль.

Мог бы и не спрашивать – Кориолла сидела тут же на скамейке, греясь в лучах еще нежаркого утреннего солнца, косо заглядывавшего в перистиль, и что-то писала бронзовым стилем на восковых табличках.

– Гай! – Она едва-едва поднялась – и тут же очутилась в его объятиях.

Впрочем, центурион тут же отстранился и оглядел ее. Кориолла была в тягости и уже больше половины срока до родов отходила.

– Как ты? – спросил Приск, чувствуя, как губы сами расплываются в улыбке.

– Толкается. – Она тоже улыбнулась – растерянно и радостно, как умеют улыбаться только беременные женщины, сознавая себя посвященными в самые загадочные мистерии жизни.

– А мы его приструним. – Центурион положил руку ей на живот. Впрочем, положил осторожно, будто там, под тканью старенькой, не раз стиранной домашней туники, находилось хрупко-стеклянное, способное пострадать от одного неловкого прикосновения – не то что грубого движения.

– Ой, – ахнула Кориолла. – Ты почувствовал?

Приск молча кивнул. И смешно поджал губы, будто наозорничавший мальчишка.

– Да что ж это я… – спохватилась Кориолла. – Ты с дороги в баню наверняка хочешь. Иди, иди, мойся, а я пока соберу поесть – специально приготовила твои любимые колбасы. И вино хиосское у нас.

– Поставь на стол неразбавленным, – попросил Приск. И, как только Кориолла ушла на кухню, оборотился к Куке, который тоже вышел в перистиль – домом они владели на пару, и садик был общий, как конюшня и кладовая. – А теперь объясни, что за письмо ты мне прислал? Почему насочинил неведомо что, будто Овидий в «Метаморфозах»?

Кука подмигнул – кому, Приск не понял, потому что старый товарищ подмигивал вовсе не Приску, а кому-то неведомому, хотя в перистиле они были только вдвоем, и сказал:

– Кориолла верно решила: сначала помойся с дороги, а там и разговор будет.

* * *