Наследник императора

Вскоре Лонгин смог более или менее самостоятельно передвигаться по дому и даже начал устраивать небольшие прогулки. Охранники следили за ним вполглаза – куда может удрать изувеченный болезнью немолодой человек в этих местах да еще зимой? Лицо легата, еще недавно гладкое, румяное, теперь посерело, полнота сохранилась, но из плотной, здоровой сделалась отечной, стариковски-дряхлой.

– Ты посчитал, сколько человек живет за восточными воротами? – спросил Лонгин у Приска во время очередной прогулки, которая для легата заключалась в нескольких шагах близ дома – при этом легат непременно опирался на палку и на руку молодого центуриона.

– Я видел однажды, как из ворот вышли два раза по двенадцать новобранцев с командирами и столько же опытных коматов. Там наверняка живет немало народу. Хотя сейчас не больше пяти сотен, – ответил Приск.

– Почему так решил?

– Полагаю, за стеной еще одна крепость – больше этой. Как в Блидару. Но людей там сейчас немного: хлеб для них пекут вон в той печи! – Приск едва заметно повел в сторону пекарни подбородком. – По утрам уносят в корзинах. Я сосчитал корзины. Едят даки наверняка примерно столько же, сколько наши легионеры. Значит – их там не более пятисот человек.

– Неплохо, центурион… неплохо. Не зря тебе дали чин в таком юном возрасте вопреки обычаю. А что у южной стены? Разглядел?

– Там монетный двор. Чеканят монеты.

– Римские денарии?

– Именно. Рысь как-то хвастался царским подарком. Забавно. Как я понял, царь не платит своим воинам – он их одаривает. Когда захочет.

– К стене подходил вплотную?

– Стена была разрушена, теперь ее строят наново.

– Хотели сначала соблюсти договор, но быстро передумали? – Лонгин дернул ртом, что должно было обозначить улыбку.

– Вроде того. Но, как я понимаю, сверху кладка тонкая, из известняка, без промежуточной набивки – потому как не успевают утрамбовать… Известняка же у них вдоволь – подтащили по снегу из других мест.

– Не успевают утрамбовать… – Лонгин вцепился в это замечание центуриона, как волк в кусок сочного мяса. – До чего не успевают? До лета? До начала войны?

В этот момент Приск увидел Флорис, что шла с тремя женщинами к дому пленных. Женщины несли обычные дары: хлеб, молоко и сыр.

– А вот и местные красотки, – сказал Приск громко. Как он подозревал, оба охранника неплохо понимали римлян, так что речь предназначалась скорее для даков, нежели для Лонгина. – Правда, все они тут большие скромницы, почти что ничего не говорят, но как смотрят!

Как только женщины очутились рядом, Приск тут же направился к Флорис.

– У тебя самое вкусное молоко… – заговорил он намеренно громко.

– Сломай завтра утром одну из кроватей… – ответила она тихо. – Пришлют Марка починить, – продолжала Флорис. – Придумай, как с ним поговорить.

– И сыр наивкуснейший… А можно тебя поцеловать?

– Он поможет…

Свояченица спешно отвернулась и подошла к другим женщинам, делая вид, что обижена бесцеремонностью Приска. А он вернулся к Лонгину.

– Я же сказал: нам надо совсем немного… – хитро прищурился легат.

* * *

После обеда центурион тренировался с Рысью. Настроение было самое что ни на есть радостное. Надежда, что изувеченный фабр поможет им выбраться из ловушки, быстро превратилась в уверенность.

– У нас гости, – сказал внезапно Рысь и отступил.

Приск обернулся. К нему мчался Сабиней. По тому, как оскалилось в злобной гримасе лицо комата, Приск сразу догадался – дело в глупенькой Флорис. О, боги, что эта дуреха ему сказала? Или – наоборот – не сказала?

– Убью! – зарычал Сабиней и обрушил на Приска удар фалькса.

Римлянин предпочел увернуться, а не парировать удар. Сабинея, буквально ослепшего от ярости, унесло вперед. Комат едва не упал, а Приск огрел его тупым мечом – хотел по голове, но вышло по спине.

– Убью! – прорычал Сабиней, разворачиваясь.

– Да в чем дело-то? – Приск изобразил недоумение. – Можешь сказать?

Новый удар. Приск опять сумел отскочить. Э, парень, сила-то у тебя есть, а вот быстроты не хватает. Приск отступил и оказался рядом с Рысью.

– Держи! – вдруг сказал охранник и вложил римлянину в руку свой фалькс.

Но Сабиней, кажется, не заметил «перевооружения» Приска. Он ринулся вперед. Центурион встретил удар фалькса своим тупым мечом, а «косой» Рыси ударил так, как отец учил его когда-то бить кривым клинком – разя не на смерть, но вспарывая кожу.

Сабиней согнулся от боли. Следующий удар был тупым гладиусом по руке, держащей фалькс. Подобрав выпавший меч, Приск отступил.

– А теперь расскажи, – потребовал, – с чего ты так озверел.

– Ты приставал к моей жене! – выдохнул Сабиней, медленно распрямляясь, но все еще зажимая рану.

– О, боги! Просто разговаривал с нею. Она же римлянка, спрашивала о родне – не слышал ли я о ее близких в Эске.

– Ты хотел ее поцеловать!

– Просто пошутил.

– Здесь тебе не лупанарий!

– А жаль.

Сабиней рванулся вперед с коротким кинжалом, но клюв собственного фалькса уперся ему в грудь.

– Спокойно! – сказал Приск. – Не сходи с ума. Вон, сюда идут телохранители Децебала. Хочешь объяснить им, почему ты пытался меня убить?

Приск подошел к Рыси и отдал ему оба дакийских меча.