Наследник императора

«Я сейчас проснусь», – уговаривал себя Приск, но колкость одеяла и кочковатый набитый сеном тюфяк под боком, холод каменной стены возле локтя – все это было слишком реальным. Не выдержав, Приск прихватил зубами кожу на руке и ощутил несильную, но вполне явственную боль (для него, не раз изведавшего и вражеское железо, и бронзу хирургического скальпеля, подобная боль в самом деле казалась несильной). Приск разжал челюсти. Не сон. А жаль…

Он подошел к окну – отодвинул узкую ставенку. Ночь дохнула в лицо метелью и режущим ветром. Призрачный лучный свет, то пробиваясь из-за туч, то исчезая, сочился в узкую щель переделанного окна. Приск услышал за спиной судорожный вздох и обернулся.

Лонгин сидел на кровати и растирал ладонью грудь.

– Болит? – спросил Приск.

– Ноет, – отозвался Лонгин.

– Закрыть окно?

– Нет. А ты, я смотрю, всегда засыпаешь сразу же, едва ляжешь.

– Это просто.

Жизнь в легионе научила Приска спать в любом месте. Даже если ты в тюрьме и наутро тебя ждет пытка. Пытка, обещанная самим царем Децебалом. Девять дней назад от императора Траяна наконец-то пришел ответ. Вежливый и ускользающе уклончивый: Траян уговаривал царя отпустить Лонгина, но при этом даже не намекнул, что готов выполнить требования дакийского царя. Напоминал о верности, что-то писал о благе царских подданных, о богатстве края. Получив ответ, Децебал немедленно призвал Лонгина к себе (Приск, естественно, тоже присутствовал) и велел зачитать послание императора вслух. Легат, сознавая, что ему зачитывают смертный приговор, выслушал его молча.

– Как понимать этот ответ? Объясни мне, римлянин, – сказал, нет уж, скорее прорычал Децебал. – Это согласие или отказ? А?

Приск, уразумевший за изысканным витийством твердое императорское «нет», промолчал, а Лонгин, сидевший в деревянном кресле напротив царя, сказал:

– Император колеблется.

– О чем ты? – Ясно было, что Децебал взбешен ответом, глаза его горели синим огнем, как не до конца прогоревшие угли.

«Неужели царь всерьез надеялся, что ради Лонгина император откажется от своих планов?» – в который раз удивился Приск. При этом он как бы смотрел со стороны, полагая себя и Лонгина уже покойниками. Этот отстраненный взгляд позволял ему не бояться и с особым вниманием наблюдать за происходящим, фиксируя детали.

– Да, несомненно, император не ведает, как ему поступить, – продолжал легат, будто и не заметил грозовых раскатов в голосе дакийского владыки. – Траян – великий человек, наилучший принцепс никогда не бросает друзей в беде, но пойти на твои требования ему как правителю Рима несказанно трудно. Позволь мне его уговорить. Я напишу ему письмо… вернее, продиктую… я продиктую… – Лонгин, начавший речь уверенно и твердо, посылая каждую фразу как волну прибоя на утес-Децебала, неожиданно сбился, зашепелявил и умолк.

– Я должен прочесть то, что ты напишешь! – потребовал Децебал, воспользовавшись внезапной паузой.

Он уже не сидел в своем деревянном кресле, а расхаживал по комнате.

– Читать чужое письмо? – Лонгин нахмурился.

– Я должен знать, что ты напишешь именно так, как обещаешь! – заявил Децебал.

– Хорошо, я покажу тебе мое послание, – уступил Лонгин с неохотой. – Но ты должен дать мне и моим людям послабление… – Он задумался, заранее мысленно перечислив нужные требования. – Чтобы можно было чаще выходить из дома. И чтоб нам дали пергамент, светильники и хотя бы небольшие ножи – резать мясо. Я уже не могу отрывать мясо зубами от целого куска. И чтобы Асклепия выпускали в крепость одного… И… письмо повезет центурион Приск.

– Нет! – тут же отрезал Децебал.

– Ты отказываешь мне? Тогда я не смогу ничего написать!

– Отказываю только в последнем. Центурион никуда не уедет.

Лонгин ожидал подобного поворота. Но все равно сделал значительную паузу, прежде чем сказать:

– Письмо должен отвезти мой человек, иначе Траян не поверит написанному. Тогда… Пусть отправится мой вольноотпущенник Асклепий.

– Хорошо, пусть едет вольноотпущенник. Но в сопровождении моих людей.

– Не боишься, что твоего посланца точно так же схватят? – спросил Лонгин.

– Даки не боятся смерти. Они встречают ее с радостью. Доблестных воинов ждет новая жизнь – так обещал нам Замолксис. А что ждет тебя, римлянин?

Приск едва не сказал: «Память потомков», – но благоразумно промолчал.

– Мне понадобится дня два или три, чтобы все хорошенько обдумать. Я еще слишком слаб и болен…

Разумеется, Лонгин привирал. И хотя его речь местами звучала невнятно, мыслил он по-прежнему трезво и четко. Однако Децебал ему поверил – потому что жаждал поверить, что еще есть шанс вернуть утраченное, уговорить Траяна отменить грабительски-унизительный мирный договор.