Наследник Клеопатры

– Ты не должен убивать себя! – настойчиво повторила Мелантэ. – Я тебе не позволю этого сделать!

– Мне нужно поговорить с Родоном! – нетерпеливо сказал Цезарион, подталкивая девушку к двери.

Она вышла, но в последнюю секунду демонстративно обернулась, всем видом показывая, что не собирается уступать ему, если он вздумает настаивать на своем. Цезарион закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

Родон расхохотался.

– О Афродита, дочь Зевса! Ты самая великая из всех бессмертных богов! Даже царям не совладать с тобой!

Цезарион бросил на него гневный взгляд.

– Это несправедливо! Мелантэ не знает, кто я на самом деле, и даже не подозревает, чем она рискует!

– Ее это не пугает, – ответил Родон. – Она уже сделала свой выбор и поставила возле твоего имени крестик: хочу его! И тебе, позволь заметить, это очень нравится. Только не пытайся возражать: у тебя на лице все написано. К тому же ничего страшного в этом нет. Мне бы тоже было приятно, если бы в меня влюбилась такая смелая и красивая девушка. Если ради этого не стоит оставаться в живых, то для чего же тогда еще?

Он подошел ближе и положил футляр с письмом на стол.

– Напиши другое письмо, – настойчиво посоветовал он. – Скажи, что ты нашел купца, торгующего на Красном море, и он приглашает тебя в качестве партнера. Напиши, что через несколько дней ты уезжаешь из Александрии в Коптос, а дальше в Беренику. Предложи Архибию написать купцу и вложить деньги в корабль.

Цезарион не нашелся, что ответить. Его покорность судьбе улетучилась в тот момент, когда Мелантэ вышла из комнаты, и воображение предательски начало возводить еще одно шаткое строение: Ани с радушием приветствует своего нового партнера; Мелантэ улыбается и целует его, держа за руку; путешествие из Береники в южные страны, полные всяческих чудес...

– А разве Архибий не расстроится, подумав, что я опозорил себя тем, что опустился до торговли с купцом? – спросил он, снова пытаясь вернуться к мысли, что вся эта затея – сущая нелепица.

– А как ты думаешь, откуда у Архибия нашлись две тысячи талантов серебра, которые он не замедлил передать императору? – спросил Родон. – Конечно же, у него есть земли. Но помимо этого он всегда разумно вкладывал доходы от этих земель. У него нет предубеждений относительно торговли, но главное в том, что он хочет, чтобы ты, царь, не погиб. Он хочет знать, что в Египте еще течет кровь Лагидов, что, несмотря на смену порядка и власти, величие нашего наследия еще не до конца утеряно. Для него это представляет большую ценность, как и для меня тоже. Я попытаюсь убедить его в том, что тебе лучше вести активный образ жизни и справляться с опасностями, нежели предаваться праздности в поместье. И, я думаю, он согласится, поскольку прекрасно знает историю вашей семьи.

– Ариек...

– Он не так велик! Поверь, если уж я решил пойти на это, да и Архибий тоже, то девочка тем более сомневаться не будет. Запомни: ты мертв, твой прах находится в той урне. Я не думаю, что все наши приготовления вызовут у кого-то подозрения, а Кинесиад уж точно не станет докладывать властям о встрече с тобой. Да, в Александрии тебя могут узнать, но за пределами города ты будешь в безопасности. А через год-два, когда у тебя отрастет борода, можешь вообще не волноваться. – Родон вынул из футляра письмо и поднес его к лампе. – Разреши мне это сжечь, – попросил он, – и напиши старику новое послание. Оставайся в живых. Дай этой девочке то, чего она так страстно желает. Она обещает тебе жизнь и любовь. Зачем тебе думать о смерти? Цезарион до крови закусил губу.

– Я не буду просить их о помощи, оставляя в неведении, – наконец прошептал он. – Я отведу Мелантэ домой и скажу Ани всю правду. И только тогда, если он согласится, я приму решение.

Родон улыбнулся и поднес папирус к пламени. Он мгновенно вспыхнул и задымился. Родон аккуратно поворачивал его, пока лист не сгорел почти полностью, затем бросил оставшийся клочок на грубый деревянный пол каюты и растоптал пепел ногой. Цезарион достал другой лист папируса, обмакнул стилос в чернила и принялся писать...

Закончив, он положил его в футляр, затем приготовил еще один чистый лист папируса и аккуратно написал:

Я, царь Птолемей Цезарь, Theos Philometor Philopater, в знак уважения перед своим учителем Родоном, сыном Никанора, постановляю отныне его детей, рожденных от свободной женщины Вельвы, считать законными. Данное постановление разрешает им называться гражданами Александрии и наследовать имущество их отца. Заверено на двадцать восьмой день июля, в двадцать второй год правления царицы Клеопатры, который является пятнадцатым годом моего царствования.