Наследник семейного проклятья (СИ)

– Володька мне говорил, что какие-то Елена и Максим. Елена – Краснова, а Максим – поляк. Их убили, отрубив головы топором и подвесив их за руки на люстру в холле.

– Аааа, вот почему была такая огромная лужа крови!

– Ну, да.

– И ты не знаешь, откуда у них картины и подвеска?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Ладно. Поздно уже. Я пойду домой. Поедешь ко мне?

– Зачем?

– Ну, чаю попьем. Поговорим. Когда мы в последний раз говорили по душам?

– Очень давно.

– Ну, вот, видишь? Поехали.

Он встал. Она тоже встала.

– А от меня Рая ушла.

Она выдохнула.

– Ну, вот, видишь?! Поговорим про уход Раи.

Они сели в свои машины и поехали к Варваре. Говорили они до трех часов ночи. Чаем там, естественно, не ограничилось. Они пили итальянский коньяк. Но благодаря отметке на бутылке, остались трезвыми.

ВЛАДИМИР

Владимир дико волновался, ведь сейчас он в первый раз будет отчитываться перед начальником. Страх стал набирать обороты, когда молодой следователь Поляков понял, что рассказать-то ему и нечего. Он метался из стороны в сторону перед дверями кабинета Говорова, пытаясь придумать хоть что-то. Хоть какой-то факт, которого хватит, чтобы Илья Григорьевич от него отстал.

Но вскоре Говоров сам вышел из кабинета, хмурясь, посмотрел на Владимира Сергеевича и пригласил его в свой кабинет. Поляков входил туда как на казнь. Хотя, сейчас, и будет казнь.

Илья Григорьевич Говоров славится своей справедливостью. Он хвалит, когда дело раскрыто, ругает, когда у тебя ничего нет. Может даже уволить. Хоть бы он сейчас его не уволил.

— Ну, Поляков, рассказывай, — произнес Говоров, усаживаясь в свое кресло.

Поляков закрыл дверь кабинета и остался стоять у двери. Подходить к столу начальника было невероятно страшно.

— Что рассказывать? — почти потерял дар речи Владимир Сергеевич.

Говоров рассмеялся. Он прекрасно понял, что Поляков ничего нового за эти полдня так и не узнал. Но отпускать его просто так нельзя. Надо что-то ему сказать.

— Владимир Сергеевич, вы вообще ничего не узнали? — спросил он.

— Да, — ответил Поляков.

— Ладно. Иди. Отчитаешься передо мной завтра. И завтра я жду от тебя нормального отчета, а не как сегодня!

— Спасибо, Илья Григорьевич, — благодарил начальника Поляков.

— Все, иди, — замахал руками Говоров.

Поляков поспешил уйти. Это был единичный случай, когда Говоров не кричал. Эта невероятная снисходительность проявлялась чуть ли не раз в два года. И Владимир Поляков был чрезмерно счастлив тому, что начальник не кричал на него.

ЗАПИСЬ ИЗ ЕГО ДНЕВНИКА

Однажды я вошел в кабинет отца, моего настоящего отца. Двери его кабинета не открывались ни мной, ни матерью очень долго. И какого было мое удивление, когда я увидел, что эта дверь была не заперта. Я вошел внутрь. Ящички в столе были приоткрыты. Когда я в последний раз выходил из этого кабинета, все эти ящички были заперты на ключ, хранящийся у матери.

Я заглянул в приоткрытые шкафчики и был в полнейшем замешательстве – куда-то делись все его эскизы и наброски. Его последние, так и не воплощенные в жизнь идеи! Они тогда лежали здесь, а теперь их нет! Это мама забрала?! Но зачем они ей?! Или… это мой отчим забрал?! Украл ключи у матери и забрал эскизы. Зачем они ему?! Продать?

Признаться, я и сам иногда думал о том, чтобы продать эти эскизы. Тогда еще они не были мне понятны. Они не представляли никакой ценности ни для меня, ни для моей матери! Но я прекрасно понимал, что они дороги влиятельным и весьма состоятельным людям, которые легко могут заплатить хорошие деньги за эти непонятные мне чертежи.

Мешало мне их продать только угрызение совести. Как только я, всматриваясь в эти чертежи, вспоминал, что они набросаны рукой моего отца, которого я больше никогда не увижу, я обратно ложил их в стол и закрывал его на ключ. Мы голодали. Мать не раз хотела продать наброски и эскизы, но я ей категорически не позволял этого сделать!

Потом я постепенно начал испытывать симпатию к ювелирному искусству.

Сейчас я хотел взглянуть на эти эскизы как ювелир-любитель, а не испуганный и измученный мальчишка. Но вот, их нет!

Дверь кабинета тихо и неспешно открылась, изредка поскрипывая. Вошла мама. На ее лице читалось сильное удивление.

– Анатоль, почему ты здесь? – спросила она, медленно подойдя ко мне.

– Мама, это ты брала папины наброски и эскизы? – растерянно спросил я.

В ту секунду я молился, что бы мама ответила: «Да, это я их взяла», но вместо этого она ответила:

– Нет. – Отрицательно помотала головой. – С чего ты взял?

– Их нет в этом кабинете! – ответил я. – Я думал, ты их взяла!

– Я не брала их! Зачем они мне?!

– Их забрал граф…

– Но зачем они ему?

В ту секунду я все понял. Он помогал нам, чтобы забрать папины наброски и выгодно их продать! Но это было еще не все!

ВЛАДИМИР

Он проснулся, и так ему было лень ехать на работу, кто б знал. Спина, голова, глаза, все болело. Он до одиннадцати часов вечера сидел и просто смотрел на фотографии с места преступления.

Он лениво встал, лениво принял душ, лениво заварил себе чай (на кофе у него аллергия) и так же лениво выпил его.