Наследник собаки Баскервилей

– Да я правду говорю! Одна бабушка подарила. Правда, не мне…

– Так. - Папа опять сел, откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. - Сознавайтесь, гражданин Оболенский.

– Ну это… Как бы сказать… В общем… Одна бабушка… У нее там родственники… Просила передать…

– Невнятно! - с угрозой в голосе сказал папа. - Конкретнее, гражданин. Без «в общем» и без «ну это».

– Бабушка! - раздельно произнес Алешка. - Родственникам! Просила передать! В Москву! - и прошептал: - Это понятно?

– Совсем чужая бабушка? - усмехнулся папа. - Анастасия Петровна ее зовут?

Алешка сдался. И признался.

– Я думал, в этом старинном доме запрятаны фамильные сокровища Зайцевых. А там ничего загадочного, кроме каких-то «муникаций», нет.

– Значит, так, Алексей, - строго подытожил папа. - Если я узнаю, что ты опять занимаешься расследованием, я запру тебя в ванной сроком на…

– А если не узнаешь? - усмехнулся Алешка.

– Все равно запру. Все, точка. Нам пора собираться. Сейчас машина придет. - Он посмотрел на часы. - Впрочем, чаю мы с тобой выпить успеем. Я тоже варенья достал, курского. Ты что побледнел?

– А что такое «муникации»? - через силу спросил Алешка.

– В словаре посмотри, - усмехнулся папа.

Глава VIII

«Муникации»

Когда папа и Алешка вернулись в Москву, они весь вечер рассказывали нам - какой прекрасный город Курск, сколько там тысяч жителей, какие там великолепные соловьи, яблоки и грибочки. А когда мы остались одни, Алешка сообщил мне о результатах «командировки» в город Курск.

– Я там все разведал, - хвалился он. - Никаких зайцевских фамильных сокровищ в доме нет. Они этот дом у кого-то купили, недавно…

– Постой, - перебил я Алешку (мне, честно говоря, идея с сокровищами нравилась, и мне не хотелось так просто с ней расставаться). - Ну нет сокровищ Зайцевых, так, может, чьи-нибудь другие есть? Узнали об этом какие-то жулики, выгнали Зайцевых и…

Алешка тут же меня перебил, оглянулся на дверь и шепнул мне в ухо так, что там, в его глубине, что-то дико зазвенело:

– Дим! Ну я же все разведал! Фиг с ними, с сокровищами! У них, у Зайцевых, в ихнем старом доме под полом вредничают муникации. Шумят и пахнут.

– А это что за звери?

– Не знаешь? Эх ты! - сказал он с таким презрением, что мне стало стыдно. - Они, знаешь! Ух! Из-за них никто дом не хотел покупать. А Зайцевы купили. Но муникаций не выдержали. И куда-то удрали…

– И ребенка бросили? - усмехнулся я на его фантазии. - Ты мне лучше про эти муникации расскажи.

– Не знаешь? В словаре посмотри. Лучше запомнишь. А мне надо ранец собирать.

Тут я понял, что Алешка сам никакого представления об этих загадочных муникациях не имеет (кроме того, что они «шумят и пахнут»). И я не поленился, пошел в папин кабинет, достал с полки словарь. Но ничего похожего на «муникации» не нашел, кроме «муниципализации». Но это слово никак сюда не подходило (не шумело и не пахло) и страха, который Алешка в него вкладывал, не вызывало.

– «Муникации» ищешь? - спросил, входя, папа. - Давай, давай. Алешка любого поработать на свою пользу заставит. Находчивый ребенок. Только ты не там ищешь. Посмотри на букву «К». «Коммуникации».

Ни фига себе! Это слово искать не надо. Оно каждому известно. И где-то я совсем недавно его слышал. Коммуникации, подземная трасса, старая канализация…

А Федор между тем все больше осваивался в нашей семье и все крепче в ней приживался. И немудрено - он нам очень нравился. Добрый такой, спокойный, под ногами не вертится. И еще у него было такое полезное «свойство организма» (Алешка так сказал): Федор очень любил всем помогать. И вовсе не для того, чтобы услышать лишнее «спасибо»; ему было приятно, что от него есть польза.

Получив от Алешки бабушкины гостинцы, Федор очень обрадовался, ну и немного, конечно, погрустил. И очень растрогал нашу маму. Когда Алешка вручил ему кошелки и сказал: «Это тебе от твоей бабушки», Федор с удивлением вытаращил на него свои ясные глаза и ответил:

– Это всем нам. От моей бабушки.

И потом очень ревниво следил, чтобы никто из нас не отказывался от курских грибочков, пирожков и яблочек.

Мама в нем души не чаяла и все время ставила его в пример, даже папе:

– Алексей, что ты звенишь ложкой в чашке, как трамвай за углом? И не стыдно тебе - вон ребенок и тот так не делает. Отец, ты хлюпаешь чаем, будто лось по болоту бредет. А еще за границу ездишь. Даже ребенок аккуратнее тебя кушает. Дима, а посуда…

А вот посуда - это да! Один раз я примчался из школы - куча дел. А тут еще посуда. И вдруг слышу на кухне какой-то тихий звяк. А это наш Зайцев подставил к мойке скамеечку, нацепил мамин фартук - от шеи до пяток - и старательно моет посуду, напевая себе про мадам Брошкину.

С той поры мне стало легче жить. Правда, и здесь мама не избегала педагогических замечаний:

– Ах, какая у нас теперь чистая посуда! Никогда она такой не была! И кто же ее так хорошо моет? - И гладила Зайцева по макушке. А тот сиял, как бабушкин самовар на Новый год.

– Испортишь мальца, - предупреждал папа. - Зазнается.

– Не зазнается. - Руки в боки. - Не так воспитан.