Наследник волшебника

Фамильяр тут же накинулся на еду. Лайаму вдруг подумалось, какую странную пару они собой представляют. Сторонний наблюдатель мог бы, наверное, тронуться, увидев, как человек и миниатюрный дракон невозмутимо завтракают бок о бок, не обращая особого внимания друг на друга. Причем один из них — не будем указывать пальцами кто — обжирается сырым и не слишком приятно пахнущим мясом.

«Сегодня ты должен найти вора».

Фануил, завершая трапезу, водил мордочкой над чашкой с остывающим кофе.

— Надеюсь.

«Ты уверен, что Двойник — тот, кто нам нужен?»

— Тот или не тот, что толку об этом думать? У меня нет возможности найти мага и нет возможности выследить вора, не состоящего в гильдии. Так что будем считать, что это Двойник.

«Будем, раз тебе этого хочется».

— Кто сказал, что мне этого хочется? — беззлобно отозвался Лайам. В конце концов, дракончик всего лишь отразил его мысли. И в любом случае, какое это имеет значение? Если Двойник — не тот человек, что я теряю? Книгу, жезл и ковер, которые не очень-то мне и нужны. Меня куда больше волнует вопрос, что рассказать Кессиасу.

«Не рассказывай ничего».

— Легко тебе говорить! С одной стороны, он — мой товарищ, с другой стороны, он — эдил. Я проник в воровскую гильдию — сделал то, что Кессиас считал невозможным, — но я не могу предать ее в руки закона. Я просто не имею на это права.

«Эдил человек разумный. Он знает свои пределы и смиряется с ними. Скажи, что у тебя есть границы, через которые ты не можешь переступить. Он поймет».

— Я знаю, — сказал Лайам. — В том-то и незадача. Он все поймет, но по-своему. Он только укрепится во мнении, что я — человек с двойным дном, орел, читающий в душах, непревзойденный сыщик, или придумает еще какую-нибудь чепуху. Он не увидит правды. А правда в том, что я укрываю от правосудия шайку воров, по которым давно плачет тюрьма.

«Ты сам воровал».

— Совсем недолго! — скривился Лайам. — Но я уж точно тогда не был таким грязным и бестолковым.

Лайам и сам понимал, как глупо прозвучали его слова. Хорошее настроение, с которым он пробудился, давно улетучилось. Перед ним опять толклось слишком много вопросов. Жизнь и так штука не очень простая, но — о небо! — как же ее усложняют дела.

Лайам поджал губы, смиряясь с тем, чего нельзя изменить.

— Ладно, забудь об этом. Я придумаю, как обойтись с эдилом.

«Ты уже у ходишь?»

— Да, мне пора.

«Я отправлюсь с тобой».

— Зачем?

«Чтобы прикрывать тебе спину».

Отказываться от такого рода услуги было бы глупо, а Лайам уже совершил достаточно глупостей, чтобы присовокупить к ним еще одну.

По дороге в Саузварк Лайам вырабатывал стратегию своего дальнейшего поведения и, поставив в конюшню Даймонда, стал подводить итог своим размышлениям.

С Кессиасом он будет вести себя откровенно, но, конечно, не до конца. Нет, он ничего не станет таить, а просто скажет, что не может предоставить приятелю сведения, способные нанести гильдии вред. С другой стороны, Лайам решил эдилу помочь, уговорив Мопсу выведать у Оборотня, не приложил ли руку к попытке ограбления храма Беллоны кто-либо из местных воров. Вряд ли, конечно, так скверно организованная команда может взяться за столь дерзкое предприятие, но прояснить этот вопрос все-таки стоит. А если вдруг окажется, что кто-нибудь из его новых знакомцев в этом замешан, он настоит, чтобы Кессиас никого не преследовал. В конце концов, из храма ведь ничего не украдено, и если эдил укажет на вора, но пояснит, что тот сбежал из Саузварка, Клотен волей-неволей вынужден будет с этим смириться.

Что же касается Двойника, если окажется, что Лайама обокрал вовсе не он, то с этим уже ничего не поделаешь. Это будет означать, что Лайам вздохнет облегченно и свалит заботу со своих плеч. Все равно ему не было никакой пользы от украденного имущества. Неприятно, конечно, что коллекция старого мага разорена, но Лайаму, как и Клотену, придется смириться с данностью.

«Прости, старина, — обратился он к тени Тарквина, — но эти вещички теперь и тебе тоже вроде бы ни к чему!»

Лайам хотел пошутить, чтобы как-то приободриться, но вспомнил маленькую могилку на берегу, вздрогнул и мысленно попросил прощения у мастера Танаквиля.

Эта мысль настроила его на печальный торжественный лад и заставила оглядеться по сторонам. Он уже находился неподалеку от Храмовой улицы. В прилегающих к ней кварталах было почти безлюдно, над перекрестками висела напряженная тишина. Редкие прохожие, спешащие по своим делам, разговаривали исключительно шепотом и старались не смотреть в глаза встречным. Даже нищие стояли недвижно, не кланяясь и не раздражая слуха всегдашним нытьем.