Наследники

Вяземский не отозвался, угрюмо о чем-то задумался…

Однако на этом он не угомонился. На третий день пожелал побывать в шахте. Как ни отговаривал его Никита Акинфиевич, он настоял на своем.

Князь и Демидов обрядились в рабочую одежду; приказчик Селезень провел их к лазу. Хозяин полез первым: под его тяжелыми сапогами заскрипели тонкие перекладины лестницы.

Внизу темнела молчаливая бездна; по стенкам предательски сочилась вода. Вверху шевелилось черное грузное тело приказчика. Вяземский спросил:

— Глубоко тут?

Снизу раздался насмешливый голос Никиты:

— Верная могила! Коли сорвешься — пропал. Может, вернетесь, ваше сиятельство?

Вместо ответа князь заворчал на Селезня:

— Побережливей! Не толкни меня…

Приказчик затаил дыхание, выждал, когда генерал опустится ниже. А бездне не было конца. Слабый огонек в лампе глядел тусклым глазком и не отгонял тьмы. По сторонам звучала капель, ноги скользили по слизи.

«Нет, глупо решил. И к чему самому лезть в пасть демону?» — укорял себя князь. Но любопытство и желание написать обо всем государыне заставляли его терпеливо переносить страх и невзгоды…

Наконец-то удалось перевести дух. Темная нора бежала куда-то в сторону, и там раздавался стук. Князь прислушался…

— То горщики руду ломают, — пояснил Демидов. — Склоните голову, ваше сиятельство, а то неровен час ушибетесь…

Мимо проскрипело колесо, невидимый черный человек гнал перед собой тяжелую тачку. Вяземский поднял лампу; из-под косматых, взъерошенных волос на него глядели дикие глаза…

— Вправо бери! — вдруг раздался во мраке голос.

— Что так? — спросил Демидов.

Невидимый человек узнал хозяина по голосу.

— Тут потопление ноне свершилось! — сказал он хмуро.

— Цыц! — прикрикнул на него Никита.

Тяжело дыша, каталь погнал тачку в неведомую даль. Князь, поеживаясь, схватил Демидова за руку:

— Не могу идти дале, сударь! У меня колики и в голове шум…

Страшней и тяжелее казалась князю обратная дорога. Когда вверху показалось белесое, мутное пятно, генерал вздохнул:

— Хвала всевышнему, кажись, выбираемся!

Он готов был смеяться, радоваться солнцу, как малый ребенок. Зеленая веточка, сломанная и кем-то оброненная, казалась милой и приветливой. Князь поднял ее и прижал к губам.

— Как ароматна!

— Тополь всегда так духмян! — угодливо улыбнулся приказчик; вдруг взор омрачился. Он заегозил, хотел под локоток отвести князя в сторону, но было поздно. Тот все увидел.

Под тенистой березой на земле лежали два неподвижных мокрых тела. Грязные бородатые лица при ярком блеске солнца казались иссиня-черными.

— Что с ними? — тревожно спросил князь у рудокопов, горестно склонивших головы над телами.

— В шахте придавило, — глухо отозвались работные, опасливо косясь на Демидова.

— Как же так? Почему сие приключилось? — не унимаясь, спросил Вяземский.

— Крепежного леса не дали, — отозвались горщики.

«Как некстати все! Как некстати!» — с досадой подумал Никита. Жилы на его блестящем лбу вздулись, шея и щеки стали пунцовыми: он пришел в ярость. Хриплым голосом он прикрикнул на рабочих:

— Зачем на самой дороге положили? Тут не погост!

Работные не шелохнулись, молчали.

Князь Вяземский немедленно приступил к следствию. Писец каждый день принимал жалобы. Жаловались все: литейщики, горщики, жигари, работные женки. Жаловались на горькие обиды: мастерки, подмастерья, приказчики, нарядчики, конторские писчики требовали взяток. Куренные мастера при обмере угля отнимали последние рублики, сбереженные артелью на обратную дорогу, не гнушались и пятаками. Плотинные взимали по гривеннику, «чтоб хворый при работе не был». Без вынуждаемой взятки ни жить, ни работать, ни умирать нельзя было. Пуще всех и усердней всех хапал Селезень. Он обложил приписных поборами: с одного — рыба, с другого — овца, с третьего — четыре воза сена; брал все: солод, масло, конопляное семя, муку, хмель, бахилы, колеса, шерсть, коней…

Князь прошел в избу, где приступил к допросу. Сидел он в кресле, в красном углу, под киотами. На нем надет парадный мундир, пышный напудренный парик, лицо чисто выбрито. Пальцы, зажавшие подлокотники, сверкали перстнями. Серыми пронзительными глазами он пытливо разглядывал допрашиваемых. Большая толпа мужиков, пригнанных из демидовского тюремка, смиренно ожидала в людской избе. Бородатые, потные, с неотмываемой сажей на лице, приписные жигари тихо переговаривались.

Генерал опрашивал по выбору; выкликал писец. Первым допустили артельного старика из Маслянского острожка. Привели его скованного, с дубовой колодкой на шее. Крестьянин от слабости шатался, пытался опуститься на землю. Но заводский стражник закричал на него:

— Не видишь, что ли? Стой! Перед тобой их сиятельство.

Вяземский тихо спросил:

— Сибирский?

— Точно так! — откликнулся тот.

— Пахарь?

По запекшимся губам крестьянина прошла печальная улыбка.