Наследники

Никита Акинфиевич хозяйственно шагал по руинам и ощупывал каждый камень. Если бы облачить его в тогу, то казалось бы — по каменистому хаосу расхаживает пришелец из далеких веков, римлянин времен Калигулы. Осанистый, со строгим профилем, Никита, как Цезарь, проходил по древнему Форуму. Андрейка с суеверным страхом взирал на хозяина.

«Этот поумнее Нерона будет, — думал писец. — Тот только жег да разрушал, а этот своего добра не упустит. Купец!»

В Колизее, чудовищном по своим гигантским размерам, Шубин привел их на место, с которого раскрывалась вся величественная панорама арены древнего цирка. Затаив дыхание, Андрейка стоял за спиной Демидова и смотрел на арену, заваленную обрушившимися арками и камнем. И перед глазами его в заходящем солнце встала страшная картина. Ему послышался гул, огромной человеческой толпы, рев зверей, вопли жертв, стоны истерзанных и гром рукоплесканий. Через века пронесся запах крови; чудилось и сейчас еще, что арена пропитана ручьями жаркой крови… Отсюда свозили на скрипучих колесницах истерзанные трупы, для того чтобы сбросить их в огромные мрачные катакомбы, которые и сейчас простираются на окраинах вечного города.

Из-под ног Александры Евтихиевны выпорхнул дикий голубь; она вскрикнула и побледнела.

— Никитушка!

Звук ее голоса в гигантской пустоте цирка показался жалким. Две горлинки, расхаживая по каменному карнизу, мирно ворковали. Демидов, расставив ноги, стоял над уходящей вниз овальной воронкой и рассуждал:

— Эк, каменья сколько ушло тут: не один заводище сгрохать можно!

— Никитушка, и не надоест тебе! — капризно перебила его жена.

— Хоть бы одним глазком поглядеть, как тут зверье расправлялось, — внезапно перевел он разговор. — Ну что, как гусак, тянешь шею? — закричал он на Андрейку. — Отгуляло зверье, а то непременно сверзил бы тебя вниз, поглядел, как ты управился бы! — засмеялся он, довольный своей выдумкой.

Художник снял шляпу, легкий ветер шевельнул его кудрявые волосы. Он отер пот и сказал Демидову:

— Страшные вещи вы говорите, Никита Акинфиевич!

— Кому страшно, а мне по душе сия потеха!

Они стали спускаться с каменной стены. Из-за угла вынырнул и пересек тропку рыжий толстый капуцин.

Никита усмехнулся:

— Господи, и тут поп, нигде от них не укроешься! Не люблю этих попрошаек.

Снова коляска катилась среди загородных рощ. Водопады, лавры, оливковые рощи — все сливалось в непрерывный поток, которым римская щедрая земля удивляла иноземца.

— Экий благостный край! — вздыхал Демидов. — И солнце, и тепло, и плодов земных не счесть, а смерть и тут не покидает человека…

Руины наводили Никиту Акинфиевича на мрачные размышления; он с горечью сказал художнику:

— Неужто и после нас так будет: останутся лишь прах да обломки?

— Это будет еще хорошо! Боюсь, что после нас, Никита Акинфиевич, ни праха, ни обломков не останется! — улыбаясь, отозвался Шубин.

Подошла масленица. 20 февраля, в ту пору, когда в России еще не кончились морозы, здесь, в Риме, на Корсо, шумели густой листвой платаны. С многочисленных балконов спускались богатые ковры. До полудня на улицах было пустынно. В полдень в Капитолии прозвучал колокол. Как вешний бурный поток, тысячные толпы народа устремились под открытое небо.

— Ты ныне не надобен будешь! Обойдемся без твоей помощи, — сказал Андрейке Демидов. — Брысь, окаянный!

Писец выбежал на шумящую улицу. Его сразу увлек людской поток. Женщины в нарядных платьях с масками на лицах, тонкие, стройные девушки и юноши, одетые в карнавальные наряды, заполняли площади и бульвары. Паяцы, пейзане и пастушки, капуцины, домино водили хороводы, плясали и пели, а среди этого шумного потока выбивали частый такт барабанщики на маленьких трескони. Под платанами потешались люди над выходками Пульчинеля, выскочившего из-за пестрого занавеса кукольного театра. С балконов и из распахнутых окон в толпу бросали конфеты из муки, орехи…

Андрейка вместе с толпой устремился на уличное ристалище коней без всадников.

Высокий детина в пестром балахоне, в маске прошел среди человеческого потока, оглушая барабаном. Тут же неподалеку за натянутой толстой веревкой стояли отменные кони. Андрейка с восхищением любовался скакунами. Но тут заиграли трубы, разом упала веревка, и лошади галопом ринулись вдоль людского коридора, сами расчищая себе дорогу. Тут только заметил Андрейка, что к спинам коней были привязаны шарики, утыканные медными иголками. От бега они кололи и терзали тело, кони от этого пуще ярились. Среди шумной, возбужденной толпы они пронеслись, как вихрь, на далекую площадь, где их задержали крепкие барьеры…

Следом за конями хлынула толпа, и все завертелось в пестром говорливом водовороте.

Андрейка давно уже заметил среди толпы стройную Коломбину в маске. Ее лицо пылало от восторга. Юноша следил за каждым ее движением. Какая-то необъяснимая сила тянула его к ней.