— В этом великом творении правдиво и вдохновенно поставлена и решена проблема судьбы человека, с потрясающей глубиной трактуется жизнь, как она есть, какой видел ее художник. Каждая фраза, каждый фрагмент симфонии как бы говорит нам: «Действительность жестока, жизнь не знает пощады, и борьба человека в одиночку — трагична. Но слава этому человеку за то, что он борется, сам он становится в этой борьбе еще прекраснее, еще сильнее». Борьба за высокие идеалы жизни — вот основной смысл симфонии…
Кончилась короткая беседа, а ребята все толпились около экскурсовода.
Договорились и о лектории в Лебяжьем, чтобы начать, не откладывая, со следующей же субботы.
К автобусам Виктор шел рядом с Таней.
— Что-то вас давно не видно у нас? Студенческая страда? — спросил он.
— Вот именно. Зачеты, заботы, хлопоты.
— Да, пора нелегкая. По собственному опыту знаю.
— Ну, вам-то еще тяжелее.
Виктор вздохнул.
— И не говорите. Хвосты эти самые так и тянутся, один одного длиннее. Мои ребята жаловаться собираются, говорят, ночью спать не даю, формулы во сне бормочу.
После некоторого молчания он тихо, задумчиво проговорил:
— Чудесно рассказывала экскурсовод. Верно?
Таня живо ответила:
— Очень. Но меня несколько удивил ее анализ Шестой симфонии. По ее словам получается, что Чайковский трактует героя как живущего вне времени и пространства. Живет один, борется один и погибает один. Уж слишком трагично и безысходно. Я понимаю Чайковского иначе. Он вроде Бетховена, Толстого, Пушкина. У него же нет безысходной скорби, отрешенности.
— А она и не утверждала, что это основная тема симфонии, — не согласился Зарубин. — Помните ее мысль: симфония — это скорбная песнь, посвященная не самой смерти, а переживаниям, чувствам, мыслям, которые охватывают слушателя, представляющего гибель прекрасной жизни. Но самое главное — это она особенно подчеркнула — чувства, которые возникают при этом. Не только печаль, но и страстное сочувствие, и протест, и преклонение перед красотой и мужеством служения высоким идеалам.
— Да, но она же прямо сказала, что герой гибнет и художник оплакивает его, — не сдавалась Таня.
— Нет, нет, вы, видимо, плохо слушали. Художник утверждает, что жизнь не знает пощады, что борьба в одиночку трагична, она всегда ведет к гибели… Однако художник славит человека за то, что он борется, за то, что борьба за высокие идеалы — цель его жизни. Вот основная мысль, которую все время проводила Наталья Ивановна.
— Вы что, специально интересуетесь Чайковским?
Виктор смущенно махнул рукой.
— Да нет. Хотя люблю его очень. В институте у нас шел цикл вечеров, посвященных русской классике. Ну так вот, я вместо лекций и бегал на них.
— Вот почему хвосты-то по ночам снятся, — пошутила Таня.
— Грешен, грешен. Понимаете, там столько соблазнов, что поневоле с лекций сбежишь: то музыкальные вечера затеют, то выставку художников, то еще что-нибудь. Вчера заехал — бац! — фотовыставка древнего русского зодчества. Разве можно удержаться и не заглянуть?
Виктор пожал Тане руку.
— Заезжайте к нам. И в Лебяжье тоже.
— Обязательно.
Автобусы гуськом, осторожно перебирались через переезд железной дороги и затем, вырулив на шоссе, взревели моторами, набирая скорость, заторопились к Каменску.
Зайкин, ни к кому не обращаясь, заметил:
— Казакова, между прочим, ничего, симпатичная…
Виктор в тон ему проговорил:
— Она, между прочим, то же самое говорила о тебе. Удивительный, говорит, этот парень, Зайкин.
— Нет, ты серьезно? — всполошился Костя.
Зарубин, однако, сразу остудил его горячность:
— Нет, конечно. А ты, я вижу, обрадовался?
Костя разочарованно протянул:
— Ох и язва же ты, Зарубин! И это секретарь комитета.
В разговор вступил Удальцов:
— Я считаю, что Зайкин прав. Зарубин стал явно зарываться. Сегодня, как известно, мы должны были пойти в Манеж и на Кузнецкий, потом в «Россию» на фильм, а оказались на ВДНХ.
— Разве кто-нибудь недоволен? — удивился Зарубин.
— Да нет, выставка замечательная. Я вообще считаю, что комсомолу пора иметь свой музей. Я даже письмо в ЦК по этому поводу написал. И чтобы решение ЦК было: каждому комсомольцу обязательно в нем побывать. Но сейчас-то я о другом. Что-то ты, Зарубин, задумчивый, серьезный не в меру, особенно в последние дни.
Костя тут же подал реплику:
— Говорю же вам, он стал отрываться от масс.
Взлохматив пятерней белесую шевелюру Кости, Виктор рассмеялся.
— А ты, Костя, как дворняжка, на любую кость бросаешься, лишь бы порычать.
Зайкин обиделся, хотел спорить, но ребята затянули песню, и от этого намерения пришлось отказаться. Скоро и его пронзительный дискант звенел на весь автобус. Парня мало смущало, что поет он не в тон, то отстает, то забегает вперед. Наоборот, Костя был твердо убежден, что без его участия и песня была бы не песня.
Глава XXX. Отряд выходит на трассу