Наследники

Портрет настоящий, а не выгравированный на линолеуме, портрет героя на первой полосе; боевой расчет у орудия во время артподготовки; атака пехотинцев; девушка, выносящая с поля боя раненого бойца, — какой редактор не мечтал в ту пору о подобных снимках!

Стало быть, Валька нужен был нам до зарезу. Мы так и сказали начальнику политотдела полковнику Денисову:

— Нужен до зарезу.

— Но зачем он вам?

— То есть… как зачем? — удивленные его вопросом, спросили мы.

— У вас же нет цинкографии. Где вы будете делать клише?

Мы молчали. Да и что мы могли сказать? У нас действительно не было цинкографии. Где там! Все «хозяйство» Шуренкова перевозилось на старенькой полуторке, которая давно бы развалилась, не будь золотых рук нашего добрейшего шофера Лавры — Лаврентия Еремина.

— Ну так что же вы молчите? — вновь лукаво спросил нас начальник политотдела. — Выходит, будем жить без фотоснимков…

— Зачем же без фотоснимков, товарищ полковник? — выступил вперед Валька. — Можно съездить в ближайший город, в армейскую газету, наконец. И там сделать клише!

Вот, оказывается, какой план был у нашего Вальки!

— Ну что ж. Попробуйте.

И Валька попробовал.

Он находился в редакции армейской газеты всего лишь одни сутки и привез клише, которых нам хватило на две недели. Можете представить, какой это был праздник для дивизионки! Теперь мы могли помещать на страницах газеты снимки героев своего соединения, а это было уже настоящим счастьем.

Валентин, однако, не оставлял и своей основной работы: он по-прежнему чуть ли не ежедневно уходил на передовую, где по указанию своего приятеля, Саши Крупецкова, фотографировал бойцов, только что принятых в члены Ленинского комсомола. Валя делал эту в высшей степени простую работу со свойственной ему любовью ко всякому делу, какое бы ему ни поручали. Особенно дороги ему были рядовые. Он напряженно всматривался своими большими близорукими глазами в лица солдат, стараясь запомнить их. Со многими у него тут же, в окопе, завязывалась дружба. И страдал он, когда после очередного боя некоторые комсомольские билеты, еще совсем новенькие, возвращались в политотдел с короткой пометкой: «Убит».

Валентин брал такой билет в свои дрожащие руки и подолгу рассматривал знакомую маленькую фотографию, нередко залитую кровью. В такие минуты он обычно не разговаривал и ходил мрачный… Мы уже знали, чем все это кончится: к вечеру Валька перекинет через одно плечо ремень карабина, через другое — фотоаппарат, зайдет за Сашей Крупецковым, и оба они, сумрачные, молчаливые, отправятся на передний край, и мы не увидим Вальку, может быть, целую неделю. И будем каждый по-своему грустить.

А он возвращался уже совсем другим человеком. Вернее, прежним Валькой Тихвинским — веселым, спокойно-деловитым, с мягкой улыбкой, как-то всегда удобно и красиво устраивавшейся на его по-ребячьи припухлых губах и в больших добрых глазах.

Встречали мы его бурно, но по-разному. Секретарь газеты, чубатый казачок Андрей Дубицкий, потирал руки — он, как лицо наиболее заинтересованное, ждал от Вальки новых снимков. Редактор по своему обыкновению старался поскорее затащить Вальку в блиндаж и там поподробнее узнать от него последние новости с переднего края. Шофер Лавра, он же и наш завпродскладом, спешил открыть специально для Вальки банку американской консервированной колбасы, до которой тот был большой охотник. Наборщики и печатник обнимали Вальку и, конечно, пачкали его выгоревшую на солнце гимнастерку типографской краской. А сортировщица писем Верочка, давно уже и, кажется, безответно влюбленная в Тихвинского, обязательно именно в эту минуту появлялась у нас с объемистой пачкой писем военкоров.

Чтобы редактор не увел Вальку в свой блиндаж раньше чем мы успеем наговориться с ним, мы окружали его плотным кольцом.

— А что это, Валька, за пальба была прошлой ночью?

— Ты, случаем, не видел Лавриненко? Что-то он не пишет в газету. Не случилось ли с ним чего?..

— Валька, а правда, что ты третьего дня с разведчиками за «языком» ходил? Нам Саша Крупецков рассказывал…

— Неправда. Ни за каким «языком» я не ходил. Все это Крупецков выдумал! — обиженно отвечал Валька.

Мы, однако, хорошо знали, что Саша Крупецков ничего не выдумал. И если сам Валька не признается, то только потому, что не хочет выставлять себя героем, а может быть, еще и потому, что боится получить нагоняй от инструктора политотдела — своего непосредственного начальника. В самом деле, за каким дьяволом нужно было фотографу идти в ночной поиск?!