Наследники

— Одну минутку, — остановил его старик. — Одну минутку. Присядьте еще на одну минутку. Раз вы пришли ко мне за советом, и даже приехали из Дании, — не правда ли?

Ларсен кивнул головой и насторожился.

— И вдобавок доверили мне свои сокровенные желания, — продолжал профессор, — я, как старый человек, как отец пяти детей, позволю себе спросить вас: чем, собственно, не удовлетворяют вас четыре девочки? Я, конечно, понимаю: чувство гармонии, симметрии, чувство равновесия и отцовское честолюбие заставляют вас желать сына. Понимаю. Но ведь, в конце концов, все это не так уж важно. Право, это не так важно. Если же вы озабочены какими-нибудь другими целями, то я думаю (я даже убежден), что вы серьезно заблуждаетесь. Ваше физическое бессмертие (если вы думаете об этом) ваша дочь пронесет в века так же, как и сын. Ваш духовный мир — точно так же.

Ларсен вспомнил три фотографии матери — и у него вырвалось неподдельное изумление:

— Женщина пронесет? Женщина?

Профессор сердито раскрыл глаза, торопливо передвинул очки, ушедшие в глазные впадины, и не без возмущения возразил:

— Извините меня, милостивый государь, но вы говорите с биологом, а не с лейтенантом. Да, женщина пронесет в века все, что надо. Если не в себе, то через себя. Я не знаю, что вам угодно передать будущему, но смею вас уверить, что некоторые вещи ваши дочери проделают гораздо лучше, чем это могли бы сделать ваши сыновья. Кастовую или семейную традицию? Обычаи? Национальную идею? Только одна мать и умеет это закреплять в своих детях. Только она. Мужчина — это неугомонный, неисправимый мятежник, искатель новизны, открыватель новых путей и земель, вечно нарушающий инерцию. Он никогда не сидел бы дома, — во всех смыслах! — если бы не бытовая инертность женщины — матери или жены. А надо ли мне вам доказывать, какую благодетельную роль в жизни, в науке, в торговле играет инерция — в умеренных дозах, понятно. Нисколько не преувеличиваю: если бы не существовало женщины, земной мир представлял бы собой безостановочное движение, правда, вперед, но зато очень рискованное. Это было бы бесконечное переселение народов, беспрерывное движение идей, которые не успевали бы обрасти эмпирической проверкой. Вот тут-то и помогает полезный тормоз, задерживающий стремительный бег мужчины. Этот тормоз помогает создать нацию, государство, то есть необходимую для социальной жизни инерцию. Другими словами, я хочу сказать, что женщина вносит в духовный мир мужчины — сына или мужа — полезную оседлость, без которой не может существовать никакая культура. И скажу вам по совести: если бы я действительно умел создавать тот или другой пол, я бы поступал точно так же, как поступает природа, производя мужчин и женщин в равном количестве. Мужчины комбинируют, создают, изобретают. Женщины — воспроизводят, повторяют и хорошо помнят.

Ларсен взволнованно повторил про себя:

— Помнят.

Сняв очки, профессор Шенманн бережно сложил их, осторожно вдвинул в потертый футляр и торжествующе улыбнулся: беседа была закончена.

XX

В первые годы после того, как Ивар съездил к профессору, жизнь его проходила в спокойно-педантичном выполнении отцовских предначертаний и всего того, что с этим связалось. Уж такой он был человек: ему нелегко было на что-нибудь решиться, но, решившись, он крепко держался принятого, как якорь о землю. Мысли, высказанные профессором, тоже вошли в круг намеченных осуществлений и направляли его заботы о детях. Девочки подрастали и воспитывались под руководством умной гувернантки, которой было сказано: развивать у всех волевые начала, серьезную настойчивость и чувство долга. А про себя Ларсен думал: когда девочки вырастут, точно выяснится, кому из них завещать поддержание фамильной идеи.

И все шло гладко, размеренно, просто до тех пор, пока старшая дочь, — ей было тогда четырнадцать лет — не заболела скарлатиной и умерла в три дня. В этом несчастье Ларсен ощутил, кроме опасений за других детей, еще и тревогу за отцовский план. Снова всплыли горькие мысли о злом неудачничестве, которым время от времени судьба перебивает его жизнь. Вспоминая об умершей, он начинал думать, что больше других она подходила для его заповедного дела: в ней было много спокойствия и постоянства. Седая прядь на голове запечатлела эти мысли.

Два года спустя от менингита погибла самая младшая. На этот раз Ларсен старался не терзать себя бесполезными размышлениями. Он упрямо сжал губы и через две недели после похорон уехал на Ньюфаундлендскую мель, чтобы утешить себя расцветавшей жизнью другого своего детища, которое подавало все признаки незыблемой вечности.