Наследники Ассарта

Ястра тут же поспешила согнать с лица улыбку удовлетворения. Предстать перед донками следовало совершенно серьезной, величественно-нахмуренной. Едва ли не возмущенной уже самим фактом появления в Жилище Власти такого множества незваных – пусть и вельможных – гостей, пусть даже именующихся Высокой Мыслью.

Пока же она терпеливо ждала, наблюдая за тем, как донки – все в шляпах – неторопливо занимали давным-давно закрепленные за их родами места, усаживались поудобнее, стараясь, чтобы поменьше мешали давным-давно вышедшие из обихода мечи и шпаги.

Жаль, – промелькнуло в голове, – что не велела заранее вынести старинные скамьи куда-нибудь подальше. Тогда пришлось бы донкам стоять. А сейчас может статься, что они не поднимутся при ее появлении: будь тут Изар, вскочили бы безусловно, но как отнесутся к ней? Ястра намеренно приказала никого не предупреждать о том, что Властелин находится в отъезде. Об этом, кстати, он тоже просил – или приказал, если говорить откровенно. Спрашивавшим отвечали одно: занят важными государственными делами.

Ничего. Пожалуй, она все-таки способна будет вызвать у них уважение. Иначе…

Она кивнула не сводившему с нее глаз генералу Си Лену, вот уже несколько лет выполнявшему также обязанности главного герольдмейстера: пора.

И успела еще увидеть в глазок, как он вышел, раздвинув тяжелые створки старинного бархатного, с золотым шитьем занавеса. Сделав два шага, остановился, ударил в пол массивной, черного дерева тростью:

– Великая Жемчужина Власти, Правительница Ястра!

3

Шепоток прошел по залу мгновенной шипящей волной и опал. Трое или четверо поднялись было на ноги сразу после удара трости, но сразу же опустились на скамьи, едва прозвучали слова старого царедворца.

Ястра успела заметить, кто вскочил первым; он же последним и опустился широким задом на полированную дубовую доску.

И пошла – ступая медленно, плавно, словно не ноги несли ее, а сама Власть – великая, неодолимая и необъяснимая сила.

Никто не встал. И шляпы не взлетели над головами, в которых гулял нынче черт знает какой дурной ветер.

Но Ястра была готова к этому.

Она сделала три шага, позволяя обнаженным рукам спокойно лежать на широких фалдах старинного, традиционного платья, тяжелого, как солдатское снаряжение, и остановилась там, где полагалось, сохраняя ту дистанцию от своих подданных – все еще подданных! – на какой и надлежало находиться Пpавительнице. Стала неподвижно, как статуя, не дрогнув лицом, не моргнув глазом, приопустив веки, не позволяя неуверенности проявиться не то что в движении, но и в намеке на движение.

Упала секунда. Вторая. Растворились в молчании без малейшего всплеска.

На передних скамьях, по самой середине, владетельные Великие донки смотрели куда-то – вверх и в стороны, но только не на нее. Как будто Жемчужины здесь и не было. Как будто не замечали яркого света, что (принято было считать) исходил от нее.

Тогда она чуть повернула голову и распахнула веки во всю ширь. Взгляд ее, холодный и острый, как выкованная великим мастером эпохи Амоз, золотого века, шпага, ударил прямо в цель: в того из небольших донков, кто вскочил было с места первым и последним нерешительно опустился.

Маленький этот владетель из бедного, с трех сторон окруженного наступающей пустыней донкалата, во второй скорее всего раз оказавшийся в палате Большого Преклонения (первый был, когда он вступал в свою небольшую Власть, оставленную ему отцом), какие-то доли секунды медлил. Не поднимал глаз на Правительницу, словно веки его то ли налились свинцом, то ли и вовсе склеились навсегда, как после вечного упокоения. Но сопротивление его было коротким. Власть всегда была сильнее, кто бы ее ни представлял. И он медленно, как обреченный, поднял глаза, чтобы встретить повелевающий взгляд. Правильно прочитал его и сдался.

Наверное, он даже не успел понять как следует, что происходит, и торс сам наклонился, а ноги распрямились, поднимая его, а руки сами собой одернули слишком тесный в животе, еще отцовский, наверное, для больших приемов предназначавшийся камзол под длиннополым, с буфами на плечах, кафтаном; вслед за тем правая потянулась к шляпе – и широкополый, с давно поредевшими перьями плюмажа убор этот вспорхнул над головой, салютуя, – и опустился, прижался к груди владельца, как бы стремясь защитить его от холодного клинка.

(Впрочем, может быть, и не один только инстинкт повиновения сработал, но и хитренький расчет: первого союзника запоминают, а впоследствии могут и отличить не без выгодны для него.)

А взгляд Ястры нашел уже другую цель.

И второй тоже поднялся – словно бы нехотя, но проделал все, чего требовал от него неумолимый этикет.

Еще шляпа подняла ветерок в широком размахе. И еще одна. И еще…

Но Ястра уже и не смотрела на дальние скамьи. Она глядела в упор на сидевшего на главном, самом почетном месте Великого донка Плонтского, из всех – самого богатого и влиятельного, Намира Сега Эпон-а-Лиг-а-Плонт.

Донк Плонтский оставался неподвижен. И можно было подумать, что нет в мире силы, что могла бы оторвать его каменный зад от жесткого сиденья.