Наследники Фауста (СИ)

Тетушке Терезе я чем-то не нравилась, или же ей не нравилась именно наша дружба. Мать не была так красива, как дочь, — то ли точеные черты достались Янке от отца, то ли годы и горе убили красоту матери, я не могла решить. Сама она со мной никогда не заговаривала, но как иначе понимать, например, то, что наши несложные уроки немецкого — «дорога, дерево, цветок» — прерывал окрик, Янка, виновато опустив ресницы, подбегала к матери, молча выслушивала сердитый звонкий шепот и до конца дня опасалась подойти ко мне. А ведь я была единственной из женщин, кто не передразнивал ее попытки заговорить на незнакомом языке!

Может, и к лучшему. Это странное дитя иногда меня пугало. Случалось, что она пристально смотрела мне в лицо, нахмурив темные брови, изящно выгнутые, как листья травы, и печально покачивала головкой в серебристо-серой короне из кос, приговаривая что-то на своем языке. А однажды Янка взяла меня за руку, на которой было кольцо, и спросила о чем-то с тревогой, и на мгновение мне показалось, что я поняла, о чем она спрашивает, и должна ответить «да», ибо моя тайна разгадана… Разумеется, это была ерунда. Просто-напросто добрая девочка жалела меня за то, что я сирота и одна на свете, и при этом ношу чье-то кольцо — а даритель, верно, умер или обманул…

— Нет, что ты, Яни, — прошептала я (она не должна была меня понять, но я и не хотела, чтобы поняла). — Это не мужчина подарил — хотя вопрос о том, является ли он мужчиной, лучше мы оставим богословам. Поверь, если бы я могла от него избавиться, я не носила бы его!

Но Янка от этих речей расстроилась еще больше и сжала мою руку чуть ли не с отчаянием. Если бы она понимала мои слова, я, наверное, легко бы ее успокоила, нашла бы, что соврать, на какую разницу в наших обычаях сослаться… Нет, правду сказать, мне совсем не хотелось говорить с ней об этом кольце.

Приближаясь к Виттенбергу, мы чаще встречали школяров на постоялых дворах. В одиночку, по двое, по трое, они с шутками и прибаутками считали гроши, обзывали друг друга скупердяями, хохотали над дырами в своих башмаках, громогласно рассуждали о физике и космологии, иатрохимии и богословии — и обрывали на полуслове знакомый латинский куплет, чтобы воскликнуть: «Здравствуйте, милые девицы! Которая из вас послушает мою проповедь?» Против их ожидания, ответ они получали от господина Коббе, который в подобные минуты бывал холоден, злобен и равнодушен к оскорблениям. Янка оглядывалась на мать, а я потупляла глаза в пол. Я не могла на них смотреть, на этих веселых парней. И без того всякий раз в моей груди словно вскрывалась подсохшая рана.

Глава 3

Наконец настал день, когда в небе перед нами выросли шпили виттенбергского собора и башня ратуши. Признаться, я готова была пожалеть о завершении пути. Пешая ходьба и паче того страх за собственный рассудок были нелегким уроком, но стократ сложнейшее ожидало меня впереди. За паломницу Марию решал господин Коббе, и все было просто: утренняя и вечерняя молитва, похлебка и вода, дорога под ногами и небо над головой. А что делать теперь?

А теперь наши башмаки снова стучали по мощеным улицам. Все городские окраины схожи, и мне то и дело казалось, что я иду по незнакомому кварталу моего родного города и, пройдя еще пару поворотов, увижу лавку, в которой заложила кольцо, или высокий купеческий дом, мимо которого бегала с корзиной на рынок. Но домов-то таких здесь было поболее. Целые улицы ровных фасадов с зубцами вдоль крыш, и цеховые дома, вздымающиеся над прохожим всеми четырьмя, пятью этажами, расчерченные карнизами на пряничные слои — от широких дверей до головокружительного сужения крыши… Дважды я видела на улице молодых женщин, по всем повадкам вполне добродетельных, только вот платья их и даже рубахи были скроены таким образом, что видна была вся шея и — прости меня, Господи — верхняя часть груди. Обе шли с таким видом, будто на них самая обычная одежда, но прохожие считали иначе. Мужчины, и горожане, и мои спутники, громко высказывали одобрение, подмастерье Йорг заявил, что порядки в городе Лютера ему уже по душе (за что немедленно сподобился подзатыльника от господина Коббе), а Герти сплюнула и пробормотала под нос: «Было бы чем хвастать, подумаешь, невидаль!»

Не зайдя на постоялый двор, мы направились к Церкви Всех Святых, на портале которой двадцать с лишним лет назад доктор Лютер укрепил свои тезисы. До проповеди еще оставалось время, а из расспросов горожан выяснилось, что церквей в Виттенберге множество, вот, к примеру, университетская церковь…

Университетская церковь и сам университет были совсем недалеко. В просторном дворе росли каштаны и липы, и я стояла в тени деревьев, обняв шершавый ствол и разглядывая проходящих.