Наследники Фауста (СИ)

И без того меня последние дни мучила дурнота, а в тот миг мне показалось, что я не смогу удержаться. Я отвернулась, пытаясь дышать глубже и ровнее; меня трясло от отвращения, и в то же время на глаза наворачивались слезы. Для чего было создавать существо, если по вине создателя оно терпит такие муки? Нельзя, нельзя его убивать. Девушка, если есть в твоей душе хоть капля сострадания… Я сжала кулак и сказала вслух:

— Довольно, хватит твоих трюков, маленький уродец. Я принесу тебе воды.

Ханна молча смотрела, как я сливаю жижу из супа в пивную кружку — мало ли какие причуды бывают у беременных. Вот теперь-то ты и попадешься им, твердил голос рассудка. Убить это создание ты не сможешь, по крайней мере, быстро не решишься на это. Ты в жизнь свою не убивала и курицы, что говорить о существе, которое будет внятно молить о пощаде и чей голос ты будешь слышать у себя в голове. А столь явная улика колдовских занятий… Разумным поступком было бы забыть о ларце и не входить больше в комнату с печью: на расстоянии неслышные вопли гомункула не достигали меня. Но вместо этого я опять подошла к ларцу, осторожно наклонила кружку и тонкой струйкой влила суп в горлышко колбы.

Благодарения и мольбы смолкли, будто захлебнулись. Но теперь я видела его отчетливо. Маленький, жалкий и гадкий, как дохлый цыпленок, красновато-серый, как бычье сердце, он лежал на дне колбы, судорожно подергивал передними лапками, которые не сгибались в локтях, широко разевал тонкогубую клювовидную пасть и пускал пузыри. Не задохся бы? Я покачала колбу. Ответом мне было нечто невнятное, похожее на «оставь, не беспокойся, и так хорошо», Куда уж лучше.

Некоторое время он безмолвствовал — наслаждался бездумно, как человек, после долгой жажды добравшийся до ручья. Затем повернул свою уродливую башку и приник к стеклу. Впрочем, я так и не смогла понять, видели его глаза или нет.

Какой нынче день?

(По тому, как я в этих записях передаю его вопросы и ответы, читатель может решить, что он говорил со мной. На самом деле происходило нечто более удивительное. Он обращался ко мне в моем собственном разуме, чертил в нем, как на грифельной доске, и я не всегда могла отличить его мысли от своих собственных — разумеется, если он не сообщал мне что-то, чего я сама не могла знать. Так самонадеянный человек принимает внушения ангела или беса-искусителя за плоды своих собственных размышлений, и если вдуматься, ничего противоестественного не было в том, что похожими способностями обладал и дух, связанный столь жалким подобием тела. Но мысли не совсем подобны словам, оттого его вопросы и ответы являлись мне чаще в виде образов, точнее, их осколков, перепутанных и сложенных снова, как в учении Демокрита о сновидениях, но в высшей степени осмысленно. Напротив, несогласие он выражал, как бы иронически повторяя то или иное слово и не сопровождая его образом. Когда он насмехался или бесился, мне становилось смешно или же я чувствовала раздражение, но то и другое было мгновенно. Вопрос о дате я поняла, когда в моем разуме возникло представление о красиво отпечатанном календаре, и прямо возле него — полуденная тень от дерева, лежащая на траве.)

Ого! А где этот чертов наследничек, владелец дома? Где Вагнер? (Я увидела контур Серого Дома на фоне неба и перед ним три головы — черт с рогами и свиным рылом, нотариус и… Да, таким, должно быть, видится мой муж невлюбленным глазам: взъерошенный чуб, острый птичий нос и дурацкая улыбка.)

— В отъезде. — Как ни глупо, я порядком обиделась за Кристофа: смеет еще всякая жаба в склянке судить его внешность!

В отъезде, скажите на милость! А ты сама кто?

— Я жена доктора, Мария Вагнер, к вашим услугам, досточтимый.

Жена!.. Так вот оно что!.. Влюбился, дуралей, и от восторгов страсти так потерял голову, что не пожелал осмотреть дом!.. Ведь мог я и подохнуть, к тому шло…

— Возможно, тебе следует поблагодарить меня, маленький сушеный уродец, и впредь выражаться осмотрительней?

Я разозлилась еще пуще, ибо то, что я передала сравнительно пристойными словами, было чередой непристойных и оскорбительных видений.

Ты права, ты права, прости меня. (Кажется, он испугался.) Откуда ты взялась такая умная? Я тебя знаю?

— От Фауста. Мне сказали, я его дочь. — Я не видела причин таиться от этой твари, запертой в стекле, к тому же мне стало любопытно, что скажет гомункул о своем создателе.