Наследники Фауста (СИ)

Сама сказала — маленький уродец, жаба в склянке. Гомункул.

— Кто создал тебя?

Могла бы догадаться. Тот же, кто создал тебя, хоть при моем создании он и пользовался менее приятной методой.

— Как давно это было?

Опыт начат в мае, а завершился успехом — не знаю когда. Мне было трудно судить.

— Так это долгий процесс?

А беременность — долгий процесс?.. Нет, гомункул вырастает быстрей, за один-два месяца.

— Кристоф не знал о тебе?

Кабы знал, не подверг бы мучениям медленной смерти, как ты полагаешь? Он должен был найти меня, когда вступит во владение домом.

— Так замыслил Фауст?

Да, он так замыслил. А теперь хватит глупых вопросов. Повтори-ка лучше, какая судейская крыса к тебе приходила и что говорила — сам я не разберу в твоей дурной голове.

По всему видно, уродец, запертый в стекле, кое-что смыслил в земных делах! Впрочем, я и сама читала, что подобные создания, сотворенные рукой человека, бывают мудрее демонов. Вдруг да подскажет выход? Я послушно пересказала ему свой разговор с господином Хауфом.

Этот «господин» — сволочь и висельник, а твоего дражайшего супруга не иначе как уронили во младенчестве! Завтра пойдешь на Монастырскую улицу, что за собором, там отыщешь нотариуса Йозефа Кайнца. Назови себя и узнай, кому принадлежал прежде этот дом.

— До Фауста?

Дура! До твоего муженька!

— Как?.. Кому же, по-твоему, он принадлежал?

Я бы сказал, да ты ведь все равно не поверишь ничтожной твари, побежишь перепроверять! Вот и проверь. А теперь оставьте меня. Завтра принесешь еще супа. Или медовой воды — ложка на кварту.

Я опустила крышку ларца. мы посмотрели друг на дружку. Лицо Янки, снизу освещенное пламенем, больше не казалось мне детским.

— Я не знала о таких. Он хочет меду?

— Он так сказал… Ты понимаешь, что он говорит?!

— Да, конечно.

В «Наставлении для беременных» ничего не было сказано о ночных бдениях над книгами — потому, вероятно, что ни единой благоразумной молодой женщине не придет подобная мысль. И все же я сидела в библиотеке за столом Кристофа, как и он, с ногами в кресле, ибо по полу тянуло сквозняком, и в свете двух свечей разбирала латинские и немецкие буквы. Янка не пожелала оставить меня одну и свернулась клубочком в другом кресле.

Я не делала выписок. Что вы, почтенные господа, как вы могли подумать, я, бедная женщина, не прикасаюсь ни к каким книгам, кроме Писания, и к библиотеке колдуна близко не подхожу… Да я всю свою предудущую жизнь только так и читала — полагаясь лишь на память, и она меня не подводила. Я решила узнать, как создаются гомункулы.

Без малого час я потратила на заведомую ложь. Гнилые яйца в навозной куче, женские волосы — полгода назад я и без подсказки учителя определила бы эти измышления как бредовые, но теперь я была готова верить всем и вся, и только десятая или двенадцатая очевидная глупость убедила меня, что мой отец хранил этот почтенный труд как курьезный раритет.

Другой найденный мной отрывок был лучше. Он начинался с рассмотрения естественной беременности, и все это я прочла с тем большим любопытством, что сведения касались меня самое. Автор рассуждал о полнокровии и малокровии и без колебаний определял кровь как самонужнейшее вещество для сотворения ребенка в теле матери.

Кровь, кровь, опять кровь. Сколько же мы говорили о крови в эти дни. Что-то забрезжило в моем уме, но я смогла выстроить умозаключения лишь тогда, когда прочла описание опыта. «Кварту крови поместить в колбу и направлять ее сворачивание так, чтобы вышло тело, человеческому подобное…» Гомункула создал Фауст. Кварту чистой крови он в мае сего года попросил у своего верного ученика, и тогда же навещал дом, и тогда же, по словам уродца, был начат опыт…