Наследники Фауста (СИ)

Ауэрхан возился на высокой полке, рядом с кувшином, — не уронил бы, негодный. Дядюшка отхлебывал из своей фляги, не глядя на меня. Пора было принимать решение, ведь зачем я и звал его, как не затем, чтобы получить нужное в обмен на нечто и с победой вернуться к ней!.. Вернуться обделенным. Так вот она, каверза старого юриста! За что ты полюбила меня, гордое дитя доминуса Иоганна? Примешь ли убогого? Потерпишь ли около себя косноязычного, не умеющего обрадовать словом? Отставного врача — когда сама желаешь учиться у меня? Труса и меланхолика? Да нет, причем тут меланхолия, о темпераменте он ничего не сказал. Чуть больше благоразумия, ясного видения, в той мере, в какой все это обыкновенно присуще зрелым людям, не пойдет ли мне на пользу? И много ли разницы, большую или меньшую трусость будет скрывать от близких мое шутовство? Как будто бы все верно?..

Так размышлял я и, найдя свои умозаключения верными, представил, как завтра же добуду коня, верхом поскачу в Виттенберг, к той, кто спит под цветным витражом и, может быть, плачет во сне, — и более не медлил.

— Третье.

Черт поднял голову, ладонью отер губы.

— Ах так. Выбор, достойный вашего племени! Себе оставил то, что служит тщеславию… или опять же страсти? Должно быть, ты не прогадал: маленькой ведьмочке из колена Фауста действительно пришелся по нраву твой острый язык… или твои успехи в химии… а впрочем, как знать, как знать, время покажет, прав ли я…

Обычная болтовня гадалок и чертей: двусмысленные заверения, имеющие целью скрыть ложь и смутить покой. Я постарался пропустить их мимо ушей.

— Поменьше заботься обо мне. Доволен ли ты?

— О, как никогда! Впервые за все время, что провел в твоем обществе, я воистину доволен! Ты, верно, к твоему же благу, не способен понять, какую услугу оказываешь мне!

— Радуюсь вместе с тобой. Теперь, быть может, перейдем к делу? Как ты намерен осуществить это?

Он запрокинулся с фляжкой, высасывая последние капли.

— На все есть методы, дружище Вагнер, на все есть наставления старших. Когда возьмешься за воровскую отмычку, когда за ланцет вроде твоего… Ты не бойся, я ловкий оператор. Если не доверяешь мне, оставлю тебя в сознании. Эта боль не так остра, как телесная, живая тварь переносит ее, не приближаясь к смертному пределу. Обещаю, что тебе будет любопытно. То и познаешь, что утрачиваешь или приобретаешь, но не то, чем владеешь от рождения, и надо же врачу хоть раз побыть пациентом, прежде чем… — Послушай, Вагнер, ты не мог бы унять это животное? В мешок его засунь, что ли?

Я обернулся. Ауэрхан по-прежнему сидел на полке, и разглядев, чем он занят, я не удержал возгласа. Паршивец умудрился стянуть мой кошелек — верно, после того как я копался в мешке — и тряс его, бренча грошами и пытаясь управиться с застежкой. И как скоро это ему удастся, монеты запрыгают по полу и сгинут в щелях между досками…

— Обожди, — сказал я нечистому. На мою беду, умная бестия сидела слишком высоко — не сдернуть и за хвост. Придется либо лезть на табурет, забавляя черта, либо рассчитывать на обезьянью совесть или добрую волю — сказать иначе, на жадность и любопытство.

— Ауэрхан, сердце мое, — ласково позвал я. Нечистый фыркнул у меня за спиной. Подлое животное блеснуло глазками со своего насеста. Я подошел поближе, размышляя, что бы предложить ему в обмен.

«Твоя беда, Вагнер, в том, что руки у тебя шустрее, нежели рассудок, — ворчал доминус Иоганн, наблюдая, как я собираю осколки в зловонной луже, — хотя это иногда и к лучшему: другой только рот разинет, а ты уж и схватишь, а подумаешь, что схватил, после, коли жив останешься…»

Тысячу раз прав был мой учитель, точен и в диагнозе, и в прогнозе. Будь у меня стойкая привычка обдумывать действия, Дядюшка, для кого мои помыслы были прозрачней стекла, упредил бы меня. Многажды он хвалился перед нами, называя себя демоном, чья быстрота превосходит быстроту человеческой мысли — но в этот раз я обогнал его!

Кольцо, сдернутое с пальца, белой звездой блеснуло в моей руке, я поманил обезьяну цоканьем. Ауэрхан, умница, сразу смекнул, что к чему: прыгнул мне на плечо, так что я едва не выронил мену, и еще прежде, чем Дядюшка взревел дурным голосом, сиганул обратно.

Грохнул отброшенный табурет, железные пальцы впились в мою руку, но он опоздал на мгновение: в правой руке я держал кошелек, а колечко — колечко было у Ауэрхана за щекой!

— Честная и справедливая мена, не так ли, святой отец? — спросил я. — Бывший отец, бывший кум, бывший дядюшка… Да вы успокойтесь, было бы из-за чего волноваться! Гнев вам не к лицу, да это и вредно, заверяю вас своим врачебным опытом. У человека разлилась бы желчь, а вам как бы не преобразиться во что-нибудь этакое… мерзкое… пятнистое и в чешуе…

Меня разбирал смех, я был как пьяный, ибо теперь понял, что именно я сотворил не думая. Кто знавал торжество внезапного и случайного успеха, кто стоял перед побежденным врагом, задыхаясь от хохота, тот не спросит, чего ради я дразнил разъяренного демона.

— Что ты наделал? — прохрипел он. — Эта тварь… у него нет души!