Наследники Фауста (СИ)

— Нет? — удивился я. — Ну, это, видишь ли, не моя печаль. Мне он нравится и таким. В любом случае, он достаточно смышлен, чтобы отдать и взять в обмен, а твоему кольцу только этого и надо!

В первый раз после гибели учителя я с таким удовольствием слушал непотребную брань! Вместе со словами из пасти его вылетало белое пламя, лик вытянулся — на козий, не то на змеиный лад. Рука со скрюченными пальцами поползла из рукава, обнажая голое запястье, локоть…

— Легче, легче, милейший, — сказал я. — Нам обоим известно, что владеющего кольцом тебе не следует убивать, ниже причинять ему вред, отнять же его или украсть не сможешь даже ты сам.

Нечистый перестал рыгать огнем. Ауэрхан, забившись в дальний угол, свирепо бранился по-своему. Он уже успел надеть кольцо себе на палец, вернее, сразу на два пальца, и стучал им об стену, сжав кулачок.

— Неразумен, но хитер и приметлив, — продолжал я. — Как полагаешь, много ли времени ему понадобится, чтобы освоить трюк с переворачиванием колечка? Тебе еще не доводилось быть на посылках у животного?

Дядюшка испустил рычание. Неверно было бы сказать, что злоба исковеркала его черты — сам человеческий облик рвался и слезал с него, как обожженная кожа; в этой оболочке, как в мешке, теперь дергалось и билось совсем иное существо, с иным голосом и обликом. Немало я повидал на своем веку жутких и мерзостных зрелищ, но тут меня пробрала дрожь. Он, впрочем, совладал с собой: щелкнул пальцами и приблизился к полке, цокая языком и подняв двумя пальцами большой диамант. Ауэрхан, не будь глуп, перемахнул ко мне на плечо и залопотал, прося защиты.

— Он тебя боится. Лучше обернись обезьяной, — простодушно посоветовал я. — У него давно не было подружки и, я думаю, он не устоит, если ты… и т. д.

С тех пор — увы мне, грешному! — было у меня довольно времени, чтобы припомнить беседу с нечистым во всех подробностях, и не единожды я говорил себе, что именно моя хваленая способность быстро облекать мысли в слова стала причиной всех последующих бед. Демоны не терпят поношений, а после сих слов он должен был сквитаться со мной во что бы то ни стало.

Еще прежде, чем я договорил, Ауэрхан истошно заверещал, замахал лапкой, стряхивая кольцо, и принялся перебрасывать его из ладошки в ладошку, словно каленый орех. Ну что ж, ему не впервой, а ты, любезнейший, сам напросился. Не спеша я вынул и откупорил нужную склянку. В горлышке — к счастью, достаточно широком — заклубился едкий дымок, хорошо видимый при свече.

— Брось сюда, Ауэрхан, — ласково сказал я. Эта жадная скотина скорей сожгла бы себе лапы до кости, чем рассталась с добычей, но нечистому хватило намека. Издав нечеловеческий стон, он показал руками: закрой, мол.

— Остуди кольцо.

Он махнул двумя пальцами, как кропилом. Сейчас же Ауэрхан перестал вопить, удовлетворенно заворчал. Я приткнул пробку и бережно опустил склянку на стол.

— Тебе же будет хуже, — выговорил нечистый. Чудной стал у него голос: такие, бывает, слышатся из печной трубы в зимнюю вьюгу. — К тебе же кинется, когда гореть будет… Невинная тварь…

— Вот ты как! — усмехнулся я. — Нет, сердечный друг. Мы, врачи, — жестокие люди, привычные к чужой боли. Не пощажу невинной твари, а с ней и во многом повинного беса. А теперь отыди, сатана. Мне надо поразмыслить, какие еще трюки знает моя обезьяна.

— Будь ты проклят, Вагнер. Чего ты хочешь?

— Ага, вот мы и добрались до сути! — Я протянул свободную руку ладонью кверху. — Договор.

— Договор… — Он скривился, как от зубной боли, совсем по-человечески, но я отнюдь не собирался облегчать для него это унижение.

— И радуйся, что имеешь чем откупиться! Договор — и я верну кольцо. Хоть не следовало бы отпускать тебя с целой шкурой, отродье преисподней, но так уж и быть, не взыщу за доминуса Иоганна… Чего ждешь? Мне не передумать ли?

— Держи, подавись!

Я взял бумагу, скатанную в тугую трубку. Разворачивать пришлось двумя руками. Жирные, заплывающие буквы, знакомый почерк: «Я, Иоганн Фауст, доктор, собственноручно и открыто заверяю силу этого письма… душа или тело, плоть или кровь…»

Краем глаза я видел, как нечистый вытащил свою фляжку, принялся трясти ее, покуда в ней снова не забулькал коньяк, и припал к горлышку. Но мне было не до него: я прочел все, от первого слова до последнего, переломил лист пополам, против скрутки, и углом поднес к свечному пламени. Бумага загорелась легко и ярко, обычный старый документ, иссохший и хрупкий; желтые язычки преспокойно пожрали слова, написанные кровью учителя, затем подобрались к моим пальцам, и я опустил остаток в блюдечко подсвечника, где и остались через несколько мгновений хрупкие лоскуты черного пепла.

Дьявол и его ученики могут вопрошать пепел, но не могут восстановить во всей подлинности и прочности сгоревшие манускрипты. Я выполнил то, ради чего покинул Марию. Торжествовать не было сил; мне хотелось только лечь и закрыть глаза, и в жизни больше не видеть этого любителя коньяка.

— Кольцо, — сказал он.

— Всему свое время. Верни меня в Виттенберг, там отдам.