Наследники минного поля

В сентябре начались дожди, хотя и ненадолго. Это был уже серьёзный знак готовиться к зиме. Алёша совершил удачную сделку: урвал из разбитого "Гастронома" две упаковки халвы и выменял на них у инвалида с Гаванной маленькую, но настоящую печку-"буржуйку". Этот инвалид на складе работал, сторожем. Чуть Алёша не лопнул, пока довез её до дому в коляске, ещё боясь, что отберут по дороге. Но все-таки довёз. Мама увидела, но ни о чем не спросила: печка была нужна. Высокую, кафельную, было дровами не прокормить.

Свою замечательную берлогу в катакомбах они забросили: было не до игры в партизан. В последний раз Алёша там был с этой шальной девчонкой и ее псом. А потом девчонка куда-то делась, и больше Алёшу не тянуло в их секретный лаз. Поэтому он удивился, когда Петрик с ним заговорил о берлоге: надо, мол, там сделать запасы, мало ли что. Катакомбы — это же лучше любого бомбоубежища.

— А если нас там завалит? — только и нашелся спросить Алёша.

— А ты знаешь место, где точно не завалит? — ответил Петрик, в лучших одесских традициях: вопросом на вопрос. И глянул ясными карими глазами, будто и вправду надеялся, что Алеша знает такое место.

В пасмурный октябрьский денёк из порта ушли последние военные транспорты, увозя и оставшуюся советскую власть. Одессу сдали румынам. С людьми и со всем.

ГЛАВА 4

Румыны поначалу произвели странное впечатление. Они прибывали в город вразнобой: на грузовиках, на подводах, на каких-то немыслимых плетёных телегах. И пешим ходом тоже. Что почему-то поражало — это что они были в обмотках. Да-да, у них вместо сапог были ботинки с обмотками, даже у офицеров. Обмотки были форменные, такого же зелёного цвета, как и мундиры.

— Это называется вояки? Это же сброд какой — то! Наши моментально выбьют отсюда весь этот цыганский табор! — разорялась во дворе мадам Кириченко. Она была вдова адвоката Кириченко, которого хоронили с оркестром и речами, и очень много о себе понимала даже после смерти мужа. Весь двор обязан был знать, как хорошо устроилась ее дочка Нюся в Москве, и у неё такой муж, что Нюся имеет домработницу и забыла, что такое чистить картошку.

Однако в Москве, видимо, совсем не скучали по самой мадам. Так что она жила одна в адвокатской квартире на втором этаже и постоянно клокотала от желания пообщаться. Была она с придурью: даже растягивая на рамах гардины или набирая у крана воду, говорила политически правильные вещи. Будто двор это было ей партсобрание. Хотя на партсобрания она не ходила. Она не была членом партии, потому что её папа, по слухам, до революции имел собственную мельницу. Так что от агитации за советскую власть выгоды ей было ни на грош. Но даже с "сумасшедшей Рохл", пока та была жива, мадам Кириченко не стеснялась заводиться: и про вредителей, которых всех надо перестрелять, и про борьбу со спекулянтами, так что непонятно было в конце концов, кто из двоих сумасшедший.

Выступала так она недолго: через пару дней прошел слух, что румыны, то ли немцы, повесили трёх человек. Коммунистов, то ли просто первых попавшихся. Прямо на базаре. Этому ещё особо не верили, но очень скоро разнеслась весть о пороховых складах, что на Люстдорфской дороге. Что туда загнали наших пленных (а другие говорили, что евреев), облили бензином и сожгли. Две с половиной тысячи. Это было до того немыслимо, до того невозможно было человеческому уму такое сочинить, что не оставалось сомнений: это правда. Сожгли. Живыми.

А на улицах и вправду появились немцы: они были в серой форме, в сапогах и с нарукавными повязками. Эти у прохожих, где какая улица, не расспрашивали, документов не проверяли, противотанковые ежи с дороги в сторонку не утаскивали. А ходили себе просто так. Очень уверенно. Со свастиками на повязках.

Появились новые газеты, где Одесса называлась частью Транснистрии. Такое слово только румыны могли выдумать, но было как-то не смешно. В газетах были указы новой власти: коммунистам немедленно явиться… служившим в советской армии немедленно явиться… за укрывательство расстрел… евреям явиться… Было ещё объяснение, кто такие евреи: независимо от вероисповедания, все, имеющие по мужской или по женской линии евреев в родословной.

Анна привела Алёшу к Мусе ночевать. Они и раньше подкидывали друг другу на ночёвку детей. Квартиры обе на первом этаже, только двор перейти. Тогда у одной руки развязаны, а дети даже довольны: компания — не разлей вода.