Наследники минного поля

— Ой, кого я вижу! Мадам Гейбер, вы не имеете от вашего Яшеньки никаких известий? Или он ещё учитель, или опять комиссаром стал, как в восемнадцатый год? Ну, когда в ЧК ему сделали фамилию Краснов? Так передайте ему, что весь двор его помнит и о нём интересуется…

И с медовой улыбочкой пронесла мимо остолбеневшей Муси свои телеса — к себе, в адвокатскую квартиру.

Муся, как ошпаренная, кинулась назад и забилась в объятьях Анны, ещё не успевшей уйти:

— Что же делать, Анечка, что же делать?! Она же знает, эта гадюка, она донесет!

Обе понимали, что все горести с выживанием под бомбежками, с продажей пальто на базаре за мешок муки и с тасканием воды, даже с румыном на постое — еще не было самое страшное. Страшное начиналось сейчас: куда девать Маню и Петрика? Если у них еврейский папа, а таким приказано отправляться в гетто, и детям тоже? И если не осталось никакой надежды, что соседи промолчат, что теперь делать?

Все разговоры первых дней оккупации про то, что немцы — культурные люди, и в восемнадцатом году евреев громил кто угодно, кроме них, и что в гетто, очень может быть, евреям организуют нормальную, хоть и изолированную, жизнь — выглядели теперь, мягко говоря, неубедительными. Как и газетные посулы, что ни одной нитки не пропадет из их имущества: путь смело оставляют дома всё, кроме самого необходимого.

Ещё не шли по Мясоедовской люди с тревожными глазами, надев на себя всё тёплое, не тащили узлы и детские коляски с пожитками, не вели закутанных до носов детей — под первым снежком, падавшем безучастно на них и на конвой. Первая отправка в гетто назначена была только на послезавтра. Но Муся представляла себе, как это будет, очень точно: и про конвой, и про собак. Потому что Яков ей рассказывал, как их гнали в лагерь этапом, и как собак спустили на отставшего старика, и как он кричал, пока они его ели…

А уж что будет в гетто — она не представляла. Если об этом не думать, надеялась она, то и пронесет. Они же не евреи, Яков и то по паспорту — русский, и дети не очень похожи, только что темноволосые. А Петрик так и вообще похожим быть не может.

Но, оказалось, что не пронесло. И что-то решать надо было быстро. В этот же вечер. Детей уложили на диване всех втроем, навалили на них ватное одеяло поверх шерстяного, и из комнаты, после недолгого сдержанного хихиканья и придушенных визгов, не раздавалось никаких звуков. Набегались за день.

В гетто, настаивала Анна, отправляться безумие. По документам все трое русские, это раз. Мало ли что может болтать мадам Кириченко, почему обязательно поверят ей, а не детским метрикам. Якова тут нет, а посмотреть на Мусю — блондинка, и даже брови с ресницами светлые. Муся — то не еврейка, это же сразу видно.

— Но Маня все-таки похожа, Анечка, вот я чего боюсь. И другие соседи могут сказать, Яков тут жил с дореволюции, его все знают…

Из горького опыта обе знали, что и советская власть скорее верила доносам, чем прочим бумагам, так чего же ждать от этой. А Муся, как сумасшедшая, схватила Анну за руки, прижала их к груди и воспаленно залопотала уже невесть что:

— Анечка, слушай, Петрик же тут вообще ни при чем. Яков тогда в командировку ездил, когда я Маню рожала, а я же дома разродилась, а тут как раз он возвращается, тряпки разматывает и сует мне Петрика, говорит, будут у нас двойняшки. Тогда же, помнишь, голод по селам устроили, ну, когда в колхозы загоняли… и какая-то баба до поезда добралась и Якову Петрика сунула, чтоб дитя с голоду не померло. Он вообще у нас украинец, он ни при чем… Ну поверь мне, ну честное слово… Мы с Яковом скрывали, конечно, зарегистрировали как близнецов… и детям не говорили, только мы двое и знали. Если я пойду с Маней в гетто, ты Петрика к себе возьмешь, правда? Я вам всё, всё оставлю, Анечка!

Анна, ошарашенная этой историей, не знала, что думать: правда? неправда? Но попыталась привести Мусю в разум:

— Муся, детка, я тебе верю, ну не реви. Нет, ты не реви, ты меня слушай.

Муся, конечно, всё равно хлюпала, закрываясь руками, но слушала внимательно, Анна это чувствовала. И уговаривала со всей возможной убедительностью:

— Вот сама подумай: кроме меня — кто тебе теперь поверит? И Петрик с Маней — никогда б не подумала, что не брат и сестра: и тёмненькие оба, и глаза карие… ну кто поверит? Раз так получилось, то уже получилось, и дети теперь под угрозой оба. И чтоб я больше не слышала про гетто, и ни Маню туда не пущу, ни тебя, дурочку. Завтра, как стемнеет, спрячетесь все трое к нам в подвал — не тот, что под прихожей, а тот, что рядом с палисадничком, где дрова. Он, конечно, прямо под окнами, но Алёша всё время туда лазит, дрова заготавливает. Он вам туда будет носить пить. И еду. А потом придумаем. Найдем пустую квартиру, далеко отсюда, а документы у вас в порядке. Только пересидите эту отправку, и все в порядке.

— А если подвал обыщут? — спросила, хлопая мокрыми ещё глазами, Муся.