Наследники по прямой. Книга первая.

– Читал, Костя. У вас хороший слог, чувство ритма. У вас есть то, чего не хватает очень многим советским пустозвонам - чувство истории. В том числе истории, происходящей у вас на глазах. Но Испания - это не то, что вы ищете, Костя. Испания - это полигон. Там мы проверяем, что работает, а что - нет. Я знаю, вы думаете, что я кокетничаю. А если я не кокетничаю, то тогда - это ещё хуже. Правда?

– Наверное, всё-таки правда - то, что о вас говорят, - после паузы произнёс Симонов.

– О. Обо мне говорят, - Гурьев наклонил голову к левому плечу. - И что же вам рассказали обо мне, Костя? Наверное, рассказали, что я - какое-нибудь ужасное чудовище. Тайный советник вождя. Что меня можно, замирая от ужаса, попросить о чём угодно - и никогда не известно, что произойдёт потом: исполнение надежд или гибель. Или - что вождь пользуется мной, как страшным, неведомым, сложнейшим инструментом для того, чтобы управлять сонмом своих человечков. Но и это - только часть правды. Всей правды не знает, не может знать никто. Таково её имманентное свойство, Костя. Хотите, чтобы я помог вам отправиться в Испанию?

– Хочу.

– Вы не успеете, - вздохнул Гурьев. - Всё кончится раньше, чем вы сможете это сделать. Но я сумею утешить Вас, Костя: ещё случится война, на которой вам доведётся хлебнуть всего, чего вы так жаждете, по самые ноздри.

– Я знаю, - сердито проговорил Симонов. - Я же поэт. Я это чувствую.

– Да. И это я понимаю. Вы хотите доказать ей: вы достойны её. Кто она?

– Она… замужем, - Симонов отвёл глаза и покраснел. - И… любит его.

– Это горько, - кивнул Гурьев. - Это горько, но не нужно стыдиться. Человек состоит из атомов, из воды и других химических веществ, сложных и простых, и иногда между ними возникают связи, которые невозможно разорвать ни усилием воли, ни доводами разума. Не стыдитесь, Костя. Не мучайтесь. Любите. Это здорово. Любить - хорошо. А мучаться - нет. Не мучайтесь.

– Вы и это знаете, - с ужасом и восхищением посмотрел на него Симонов. - И это. Даже это.

– Думаете, я Мефистофель? - Гурьев сверкнул глазами, но лишь на бесконечно короткое мгновение, не пугая - обозначая силу. - Люцифер - помощник Сталина, инструмент Сталина, один из многих. Да. Прекрасная, прекрасная сказка. Страшная - и прекрасная. Сталину понравится. Спасибо вам, Костя. Вы открыли мне душу, а это всегда очень лестно. Я вам отплачу. Я не позволю вам поехать в Испанию: там нет фронта, и смерть не щадит даже поэтов. Там, на той войне, - на такой войне, - в безопасности только оборотни, такие, как я. Но я расскажу вам историю. Мне отчего-то кажется, вы сможете с нею что-нибудь сделать. Правда, предупреждаю - она глупая и романтическая. Будете слушать, Костя?

– Буду, - кивнул Симонов, рассматривая Гурьева полным изумления взглядом. - Конечно, буду…

Они встретились снова почти через месяц - в том же кабинете в "Национале". Гурьев, осторожно опустив на стол два тоненьких машинописных листочка, спросил:

– Вы знаете, Костя, что это такое?

– Знаю, - кивнул Симонов. - Это мой подарок. Вам и ей. Я ведь всё понял, даже если вы…

– Это нельзя печатать сейчас, - перебил Гурьев, не давая Симонову произнести самого главного, самого страшного. - Ни в коем случае нельзя. Не время. Это нужно удержать. До войны. Когда начнётся война - тогда. Если вы не понимаете, Костя, я вам скажу. Это спасёт тысячи жизней. Тысячи. Может быть, миллионы. Как вам удалось, Костя? Откуда вы узнали?!

– Вы же сами сказали - возможно, я смогу что-нибудь с этим сделать. Я сам… болен. Это всё, что я могу.

– Я не могу принять такого подарка, Костя. Я не заслужил. Немыслимо.

– Заслужили. Поверьте - заслужили. Вы просто боитесь в это поверить. Делайте с этим, что хотите. Нельзя - так нельзя…

– Просто сейчас - никто не заметит. Не случится того резонанса, что лежит в основе всякого чуда. Понимаете, Костя? Но это - лучшее из всего, что я видел, написанного о чувствах. О чувствах солдата. Костя. Не смейте делать ничего, что может этот огонь погасить. Ничего, слышите? Его свет принадлежит всем, и вы должны это знать.

– Вам в самом деле понравилось? - краснея, как мальчик, спросил Симонов.

– Я никогда никому ничего не говорю по два раза, - улыбнулся Гурьев. - Я могу оставить это себе?

– Я же сказал - это подарок.

– Тогда - я хочу автограф.

Гурьев вынул авторучку и протянул Симонову:

– Пожалуйста. Даже если вы более не напишете ни строчки - всё равно вы уже принадлежите истории. Я обещаю вам миллионные тиражи и всемирную славу.

– За одно стихотворение? - недоверчиво глянул на него Симонов.

– За правду, Костя. За правду. Только это чего-нибудь стоит.

* * *

Этот визит Иосиды был неурочным: Рэйчел показалось даже - что-то случилось. Дипломат с поклоном вручил ей конверт:

– Мне велели передать вам это, моя госпожа. Это не письмо, это… привет из Москвы.

– Так срочно? - улыбнулась Рэйчел, пряча за улыбкой радость, растерянность и тревогу.