Наследники по прямой. Книга первая.

Ага, так он нелюдь, подумал Гурьев, чувствуя, как поднимается в нём ясная, звенящая, весёлая злость. Люблю нелюдь. Нелюдь можно и нужно истреблять. Мочить. Ах, как хорошо.

– Ну, это он напрасно. Вот совершенно.

– Да ты…

– Ты что, дядя Арон, боишься?

– Мне-то бояться нечего. Меня здесь никто не тронет. А вот тебя?!

– И меня не тронет.

– Да кто ты такой?!

– Смотри, дядя Арон, - вздохнул Гурьев.

Крупнеру показалось, что Гурьев вздрогнул. Едва заметно вздрогнул, словно изображение на простыне экрана, когда заедает лента в киноаппарате. Арон усмехнулся. То есть - хотел усмехнуться. И не смог. Хотел моргнуть - и тоже не смог. Хотел крикнуть, вскочить - ничего не вышло. Только глазами мог шевелить Арон Крупнер. Больше ничем.

Гурьев увидел, как кровь отлила у Арона от лица, как он побледнел - побледнел так жутко, как никогда, вероятно, прежде не бледнел в своей жизни, богатой всякими приключениями, в том числе и не слишком весёлыми. Он был из тех, кто никогда не бледнеет, а в минуту опасности краснеет от прилива крови к голове. Обычной опасности. Когда шанс, пусть крохотный, выкрутиться, обыграть костлявую, всё-таки есть. Не то, что теперь. И Гурьев кивнул - понимающе.

Он спокойно, медленно - на виду - протянул руку и достал иглу из шеи Арона. Крупнер, почувствовав, что может шевелиться, задышал бурно, закашлялся, схватился обеими руками за горло… Гурьев показал ему иголку:

– Вот так, дядя Арон. А ты говоришь - попишут, попишут.

– Что… это?!

– Это, дядя Арон, называется - потаённое искусство отсроченной смерти, - чуть обозначил улыбку Гурьев. - Я таких фокусов много знаю. А показал тебе это я не затем, чтобы тебя напугать, а чтобы ты не вздумал, чего доброго, бежать меня спасать и вытаскивать. Я сам себя вытащу, дядя Арон, как Мюнхгаузен, - за волосы. Откуда хочешь.

Крупнер долго смотрел на Гурьева. Потом закрыл глаза, покачал головой:

– Что ж это за масть у тебя такая, Янкеле?! Я про такую масть ничего даже не слышал.

– Просто не было такой масти раньше, дядя Арон, - вздохнул Гурьев. - Ну, что мы всё про меня да про меня. А что, все так Ферзём довольны? И никто на его место не метит?

– Этого я не могу тебе сказать, Янкеле. Не знаю.

– Ты узнай, дядя Арон. Пожалуйста. И шепни мне. А я уж тебя отблагодарю.

– Добре, - опустил голову Крупнер. - Добре.

– Ты на меня не обиделся, дядя Арон? - осторожно спросил Гурьев.

Крупнер поднял на него взгляд:

– Нет. И за науку спасибо, Янкеле. Только ты помни - на всякую хитрую задницу шняга с винтом обязательно находится.

– Не под этим солнцем, дядя Арон, - яростно улыбнулся Гурьев. - Не под этим небом, не на этой земле.

– Ты учти, Янкеле. Эта гнида какие-то гешефты с чекой имеет. Не с легавкой. Не знаю, какие, даже люди его не знают. Он и блатарей наших ссучил, перетряс и перетасовал, как хотел. Это тебе не сявка левая, не баклан какой.

О, подумал Гурьев. Авторитетный товарищ. Ладно, попробую купить эту нежить. На некоторое время. А потом - отрежу лицо и кину портовым собакам. Да. Отличная мысль. Просто штучная мысль.

– А ты давно завязал же, дядя Арон.

– Так и что?! Я всё и всех знаю, и меня знают. Только воевать с Ферзём никто не впряжётся, Янкеле. И если ты лажанёшься…

– Не бывать такому, дядя Арон.

– Ладно, - Крупнер, видимо, решился. - В эту пятницу. В ресторане "Якорь", в десять. Он там часто бывает.

– Не поздно? - усмехнулся Гурьев. - По-моему, Ферзь не меня, а тебя разводит. Тянет время. Для чего?

– Смотри, - проворчал Крупнер. - Смотри, Янкеле!

– Не волнуйся, дядя Арон. Спасибо тебе. Увидимся.

Гурьев поднялся и направился к выходу. Крупнер смотрел ему вслед ещё долго после того, как дверь за ним закрылась. А потом сказал, - сам себе, но громко:

– Дай Бог. Дай-то Бог, Янкеле, - увидимся.

Гурьев, выйдя из молельного зала, вдруг остановился и прищёлкнул пальцами - словно вспомнил что-то. И в два прыжка взлетел вверх по лестнице к раввину:

– Ребе? Вы позволите?

– Конечно, конечно, заходи, реб Янкель, - раввин привстал из-за конторки. - Случилось что?

– Пока нет, слава Богу. У меня к вам ещё один кадровый вопрос.

– Да?

– Кто-нибудь парикмахерским ремеслом у нас пробавляется?

– А как же.

– Составьте моему мастеру протекцию, реб Ицхок. Это женщина, но тот, кто возьмёт её на работу, не пожалеет. Обещаю.

Раввин посмотрел на него, покачал укоризненно головой, вздохнул:

– Жениться тебе надо, реб Янкель. Давай, сосватаем тебя. Вот Дина, Арона дочка, чем тебе не невеста?

– Я внимательно изучаю этот вопрос, ребе, - расплылся в улыбке Гурьев. - Но множить ряды несчастных женщин никак не входит в мои планы. Я жуткий негодяй, ребе. Но всё-таки - не до такой степени.

– Нельзя перелюбить всех женщин, Янкеле, сынок. Ты сгоришь.

– Зато посвечу, ребе.

– Она, конечно же, не еврейка.

– Ну, вот ещё. Нет, разумеется. А разве благочинный, отец Дионисий - да будет благословенна память о праведнике - был евреем, ребе?

– Откуда ты знаешь, реб Янкель? - прокашлявшись, спросил раввин.

– Я многое знаю, реб Ицхок, - усмехнулся Гурьев. - Так как? Документы у неё в полнейшем порядке.

– Я похлопочу, реб Янкель. Завтра зайдёшь?