Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом

Однажды Альжбета застала Лейлин за тем, как она подсматривает за их уроками с Мэйдой. И приятно удивилась, когда обнаружила, что служанка перестала горбить спину, стала любезнее и начала аккуратнее одеваться.

— Миррина Альжбета, — тихо и нерешительно сказала она, когда принесла ей выстиранные платья.

— Называй меня Альжбетой, — добродушно отозвалась та.

— Вы могли бы научить и меня манерам?

Альжбета хотела удивлённо фыркнут, но спохватилась и спокойно ответила:

— Почему бы и нет.

«Как бы смеялся Александр, — подумала Ишмерай. — Он то и дело обвинял меня в отсутствии манер. А теперь я стала учительницей!»

— Я хочу уметь красиво себя держать, красиво одеваться, говорить и танцевать, — заявила Лейлин. — Хочу удачно выйти замуж. Надоело быть служанкой.

— Ты — красивая, Лейлин, — ответила Альжбета, внимательно поглядев на девушку. — Но тебе осталось вытравить из тебя всю твою грубость. Ты хамоватая.

Брови Лейлин изумлённо поднялись, и она вдруг расхохоталась. Хрипло, грубо, но заразительно.

— По-твоему, я должна быть покладистой?

— Точно нет, — усмехнулась Альжбета.

— Да, мужчина должен знать, что ты всегда можешь как следует ответить.

С тех пор Лейлин стала внимательнее относиться к своим обязанностям в отношении новой приятельницы. И тщательнее вычищала её комнату и одежду.

Альжбета перестала бояться города. Выходила только с семьёй Вайнхольд или Ирмой, симпатичной пышной женщиной средних лет, экономкой. Девушка боялась города, а больше него самого боялась солдат, которые начали прибывать в Аннаб, с победой закончив свой разрушительный поход в другие земли.

В конце декабря, когда Альжбете исполнилось семнадцать, а затем наступило любимое кабрийцами Рождество, девушка осталась в доме одна, отказавшись вместе с Вайнхольдами покрасоваться на праздничном балу в гостях.

Девушка раздарила свои улыбки в кухне, где собрались все слуги, чтобы отпраздновать Рождество чудесными угощениями и вином. Когда смех стал слишком громок, она тихо ушла в библиотеку, села в тёмный угол и погрузилась в горькие, но прекраснейшие воспоминания о том, с какой радостью отмечала она этот праздник в Атии. Год назад.

Уже год прошёл… Вся герцогская резиденция стояла тогда на ушах, матушка суетилась, отдавая распоряжения слугам, и тихо ворчала, когда герцог даже в праздник занимался делами герцогства и сидел в кабинете с одним из министров. Атанаис помогала матери, а Ишмерай и Гаспар бегали, будто безумные, и радовались празднику… Это было первое Рождество, которое Альжбета проводила без родных, далеко от своего дома, совсем одна.

— Почему ты плачешь? — услышала она голос Лейлин и обернулась.

Светловолосая девушка стояла у входа в библиотеку с внушительной бутылкой вина в руке и двумя бокалами.

— Вспоминаю родных, — всхлипнув, ответила Альжбета.

— Они умерли?

— Нет… Не знаю, — ответила та и спрятала лицо в ладошках, разрыдавшись сильнее.

— Я слышала, у тебя погиб жених, — сказала Лейлин, подходя к ней, ставя бутылку на стол и деловито разливая по бокалам.

— Погиб. В апреле.

Лейлин вздохнула и протянула Альжбете доверху наполненный бокал.

— На, выпей.

— Это слишком много.

— Пей. Это лучшее лекарство.

Альжбета вздохнула, отхлебнула немного вина. Сладковатая и терпкая жидкость пролилась внутрь огнём. Отхлебнула снова. И снова. Язык медленно развязывался. Альжбета осторожно, без подробностей, рассказала своей новой приятельнице о том, как погиб её жених, как разлучилась она с сестрой и кузеном, как избивали её солдаты, как под корень отрезали ей волосы, как пытались изнасиловать.

— Свиньи! — с отвращением фыркнула Лейлин, сделав глоток. — Волосы у тебя отросли немного! Густые были, красивые, видать… Солдаты изнасиловали мою старшую сестру, когда я была ребёнком. Какая она была красивая! До сих пор помню. Ей едва исполнилось пятнадцать. А мне было семь. Мы жили на границе Кабрии и Фалии. Была война. Кабрийцы выигрывали, и вражеская армия разбежалась. Кто куда. Трое дезертиров набрели на нашу деревню. И наш дом на окраине. Отец умер ещё до моего рождения, и мать поднимала нас одна. Жили бедно, но никогда не голодали. В тот день мы с сестрой были вдвоём в доме. Мать уехала на рынок продавать урожай. Сестра спрятала меня под пол, но сама не успела. Они насиловали её втроём, — Лейлин смахнула непрошенную слезу, сорвавшуюся с длинных ресниц. — До сих пор помню, как они пыхтели, — поморщилась. — Нет ничего отвратительнее пыхтящего от похоти мужика! Сестра почти не кричала. Быстро потеряла сознание. А потом умерла от кровотечения. Их поймали жители нашей деревни почти сразу. Хорошо на них отыгрались. Сначала всё им вырезали, ну ты поняла… всё мужское. А потом сожгли заживо. От потрясения мать слегла, позже и умерла. Дом продали, отвезли меня к родственнице, которая работала здесь, у Вайнхольдов. Она стала мне матерью, а год назад сама померла. Вот так я осталась одна в этом мире.

Альжбета потрясённо глядела на Лейлин, и плечи её дрожали от беззвучных рыданий.