Наследники Скорби

Уставший, обессиленный мужчина скорчился на мокром снегу и рассмеялся. Вот и пришла подмога.

Сунулся было разомкнуть черту, дивясь, зачем неизвестный ему насельник сотворил ее здесь— в безлюдье таком— и онемел. Заклинание затворило живых, как мертвых, держало в ловушке.

Нет!

— Эге-э-эй! Друже! Тут я!!!

Тихо. В сыром лесу звук глохнет. Да и нет у Ивора мочи кричать зычно. Только такслабо, дребезжащим голосом:

— Дру-у-уже!

Лишь капли падают с деревьев, да шуршит мелкий дождь, стекая мокрыми дорожками по складкам плаща.

Обережник скреб ножом черту, пытаясь разрушить чужое заклинание. Впусте! Другой раз хватило бы ему нескольких счетов сломать наговор. Ныне же Сила едва лилась, да и не лилась уж. Капала. Он скреб и скреб снег, а когда понял, что толку от того не будет, повалился ничком и закрыл глаза.

— Как же так… как же…

Лихоманка выкручивала кости, тянула жилы, дурманила ум, кружила голову. Нестерпимо зудели пятна на коже. Хотелось пить. Но пуще— спать.

А жизнь все не уходила и не уходила из тела: его омывало дождем, несло волнами половодья, кружило, разбухшее, в водоворотах, прибивало к корягам, выбрасывало на поживу зверью.

— Дру-у-уже! Как же так…

Ивор не понимал, отчего он все не умирает. Поэтому в один миг поднялся на ноги и пошел куда-то. Все искал заветный тын. Все тянулся на боль. Все хотел защитить людей. И напастей в мире было множество великое. И скорбей.

А он шел и шел. Видел и не видел. Мелькали лица, то злые, то добрые, но ни одного знакомого. Кого мог спасти, спасал. Не всегда понимая— от чего, но точно зная, зачем. Ради жизни.

— Дру-у-уже! Устал я с ними…

80

Тамир вскрикнул, чувствуя, как сердце надсаживается от тоски, и распахнул глаза.

— Чш-ш-ш… Ты что кричишь? — Кто-то ласково погладил его по лицу.

Какие прохладные, какие ласковые руки!

— Ну вот, то в ознобе трясся, думала — не отогрею, а теперь горишь весь…

И снова чья-то ладонь легла на лоб.

Мужчина усилием воли принудил себя распахнуть глаза, сопротивляясь сну.

— Ты кто?

— Я? — Девушка, которая склонилась над ним, выглядела обеспокоенной. — А ты?

Он облизал пересохшие губы. Вопрос-то непраздный. И впрямь — он кто?

— Я… я…

Она подсказала:

— Тамир.

И он согласился, кивнул — хорошее имя. Даже повторил его эхом:

— Тамир…

— А я… — синие глаза смотрели выжидающе.

— Ты… — он порылся в памяти: — Лесана.

— Верно. — Девушка улыбнулась, отчего на щеках обозначились ямочки.

— Ты… острижена, — сказал мужчина.

— И ты тоже. — Прохладная ладонь скользнула от его пылающего лба к затылку, убирая потные пряди. — Ты ничего не помнишь?

Он напрягся, пытаясь понять, о чем она говорит, но на месте воспоминаний зияла черная пустота.

— Не помню.

— И меня? И то, что случилось?

Он поднял руку. Она была тяжелая-тяжелая, непослушная, какая-то деревянная. Пальцы еле шевелились. Коснулся гладкой девичьей скулы и хрипло спросил:

— Я обещал жениться?

Она как-то испуганно улыбнулась и перехватила его ладонь.

— Тамир? Что с тобой?

И правда, что с ним? И где он? И кто она? Почему ему так плохо? Почему он такой слабый? Как котенок. Девки любят беспомощных и жалких, ведь для женщин любовь замешана на сострадании. Какая еще любовь?