Наследники земли

– Земледельцев во время сбора винограда даже на войну не призывали, – добавил дедушка Саул. – Так что на винограднике почетно потрудиться и врачам… таким как мы с тобой, – торжественно объявил Саул, присваивая и внучке тот же статус, что у него.

Лицо Дольсы озарилось радостной улыбкой, которая угасала по мере того, как Маир раздавал указания и распределял работу. Строго говоря, ни Дольса, ни Рехина врачами не являлись. По нормам медицинского университета в Монпелье врачу должно быть не меньше двадцати пяти лет, и если это условие обязательно для мужчин, то вполне логично, что и женщины, получающие титул врача только по особому дозволению короля, не могли быть моложе.

Дождавшись паузы в битве с мухами, Уго передал девушке пару «бубенчиков» – маленьких гроздей, которые Дольса складывала в отдельную корзину. «Сам и положи!» – яростно отмахнулась девушка. Уго так и поступил: вышел из-за кустов, встал рядом с подругой и аккуратно поместил «бубенчики» в корзину. Дольса наблюдала за ним, нахмурившись и поджав губы. Возвращаясь на место, Уго протянул девушке обе руки со сжатыми кулаками.

– Выбирай, – предложил он.

– Отстань…

– Давай!

Дольса подбородком указала на левый кулак – неохотно, как будто по принуждению. Уго разжал ладонь и предъявил две маленькие виноградинки. Одну он положил в рот, вторую протянул девушке. Дольса не взяла.

– Ешь, – потребовал парень.

Дольса уступила и проглотила ягоду. Уго собирался вернуться к работе, но девушка его остановила:

– Что у тебя в правой руке?

Уго покачал головой:

– Чтобы узнать, ты должна была выбрать.

Дольса больше ничего не сказала. Уго знал, что так и будет. Она всегда так себя ведет. И прощения за свой резкий окрик тоже не попросит. Она никогда не просит прощения. Временами Уго начинал верить, что у Дольсы такой характер из-за несчастий, которые она наблюдает, работая вместе с матерью, но когда он сравнивал Дольсу с Рехиной – открытой, веселой и резвой, – то понимал, что дело не в этом. Рехина была красива, а Дольса нет, зато она умела становиться прекрасной в те моменты, когда примирялась с мирозданием… Или, быть может, с самой собой. И тогда ее резкие черты смягчались, становились нежными.

Однажды Уго предложил подруге сходить посмотреть на море.

– Трата времени, – отрезала Дольса.

Парень продолжал настаивать – так ему приходилось делать всякий раз, когда он что-нибудь предлагал. В итоге они пошли. Сели на берегу, и Уго показал ей, как надо раскачиваться под рокот волн.

– Это бессмысленная громадина, – фыркнула Дольса. – Море только движется вперед-назад. А потом снова и снова. Год за годом, век за веком. Да, море величественное, но оно всегда умирает здесь, у ног тех, кто приходит им полюбоваться. И завтра будет то же самое. И в тот день, когда море выходит из берегов, убивает и сеет разрушение, оно не знает, зачем это делает. Если рассуждать о звуках, я предпочитаю смех ребенка или хрип старика.

– Может быть, ты и права, – подумав, признал Уго.

Дольса даже не повернула головы. Бриз разметал ее волосы; лоб, губы, нос и подбородок на фоне моря были очерчены резче обычного.

– Пойдем поищем какого-нибудь смеющегося ребенка! – позвал Уго.

Губы девушки дрогнули, это было похоже на улыбку. И тогда жесткие черты лица, только что враждовавшие с бесконечностью, слились с далью моря и сделались мягкими и податливыми.

– Сегодня я предпочла бы послушать тебя, – прошептала Дольса.

Уго кивнул и опустил руку в мокрый песок.

– Знаешь, мой отец – в глубине этого моря. – Уго вздохнул. – Может быть, это он толкает волны…