Наследница. Графиня Гизела

— Я узнала об этой тайне несколько часов назад, — прервала его Гизела. — Министр, — язык ее не повернулся назвать отчима иначе, — до начала праздника сообщил мне это… Зачем он сказал мне эту тайну, я не знала, но теперь мне ясна причина. Я не буду просить вашу светлость позволить мне умолчать о ней… Я думала, что обязана была спасти имя Фельдернов, но решительно отказалась поступить так, как мне велел барон Флери. Но часть его идеи заключалась в том, что я и сама намерена была сделать: я на всю жизнь хотела запереться в Грейнсфельде.

— Барон Флери хотел сделать вас монахиней, так, графиня? — спросил князь.

Гизела молчала.

— Эгоист! — процедил князь сквозь зубы. — Нет-нет, вы не будете заживо погребены в Грейнсфельде, — сказал он милостиво, опуская свою руку на плечо девушки. — Бедное, бедное дитя, теперь я знаю, почему вас во что бы то ни стало хотели представить больной. Вы были окружены предательскими душами, которые пытались умертвить вашу душу и тело… Но теперь вы узнаете, что значит молодость и здоровье, — вы будете выезжать в свет и веселиться!

Он взял ее руку и повел к двери.

— Сегодня уезжайте в ваш Грейнсфельд, ибо здесь пребывание ваше не…

— Ваша светлость, — прервала она его решительно, останавливаясь на пороге, — я пришла сюда не единственно, чтобы сделать признание…

— Да?…

— Княжеский дом уже так много потерь понес через похищенное наследство… Я — единственная наследница графини Фельдерн, и моя священная обязанность приложить все силы и загладить совершенное ею преступление. Возьмите все, что она мне оставила.

— О, моя милая, маленькая графиня, — перебил ее князь, улыбаясь, — вы серьезно думаете, что я в состоянии взять с вас контрибуцию и заставить каяться в поступках вашей бабушки? Слушайте же, милостивый государь, — обратился он к португальцу, — то, что вы открыли, нанесло мне глубокую рану, ибо вы положили секиру у самого основания дворянства, но слова этой милой девушки примиряют меня с ним снова. В моих глазах дворянство спасено этими словами!

— Мысль, высказанная только что графиней, очень близка к той, — возразил португалец спокойно, — которую лелеял фон Эшенбах. В возмещение доходов, которых, вследствие поддерживаемого им обмана, лишен был в продолжение многих лет княжеский дом, он отказал вашей светлости четыреста тысяч талеров.

Князь был приведен в крайнее изумление.

— О, так это в самом деле был Крез? — спросил он, прохаживаясь взад-вперед по комнате. — Мне известна история вашей жизни, милостивый государь, — сказал он после небольшой паузы, останавливаясь перед португальцем. — Но некоторые из ваших показаний, направленные против барона Флери, напомнили мне об одном несчастном случае: брат ваш утонул, и вы вследствие этого оставили Германию?

— Да, ваша светлость.

— Вы случайно встретились с господином фон Эшенбахом в ваших странствованиях по свету?

— Нет. Он был дружен с моими родителями, звал меня и брата к себе в Бразилию, и я уехал из Германии согласно его желанию.

— А, так вы, стало быть, его приемный сын, наследник?

— Во всяком случае, он думал, что я должен принять от него богатства в благодарность за мою любовь к нему и заботу. Но я не мог без ужаса думать о сокровищах этого человека, когда перед смертью он открыл мне свою тайну. Я не могу простить ему молчания, благодаря которому так много дурного совершалось в его отечестве, между тем как одного его слова достаточно было, чтобы уничтожить причину зла. Он не был мужественным и боялся запятнать свое имя… Оставленное им наследство я употребил на общественные нужды… Счастье благоприятствовало моим предприятиям — я стою на своих собственных ногах.

— Вы намерены возвратиться в Бразилию? — спросил князь с каким-то странным, двусмысленным взглядом и подошел ближе к португальцу.

— Нет, я желаю быть полезным в моем отечестве… Ваша светлость, я питаю благую надежду, что с того момента, как этот жалкий интриган Флери безвозвратно переступил порог, новая жизнь настанет для всей страны…

Лицо его светлости омрачилось. Он опустил голову и исподлобья измерил пронзительным взглядом португальца.

— Да, он жалкий интриган, вконец испорченная душа, — сказал князь медленно, делая упор на каждом слове. — Но мы не должны забывать, милостивый государь, что он в то же время был великим государственным деятелем!