Наследница Роксоланы

Однако мужской корень порой рубят, такое известно. А вот женский, жен и дочерей, трогать не принято. Положим, старшую, Нергисшах, принудительно выдать замуж – тоже ничего особенного, такое как раз бывает. Но вот младшую, Айше, за что под стражу взяли? И, по слухам, так взяли, что не намерены выпустить ее живой.

Что вы говорите? Да неужто, правоверные? Значит, она привселюдно дала торжественную клятву посвятить всю оставшуюся жизнь мести потомкам Хюррем? За отца и за братьев, особенно младшего?

Да еще на каком-то особом кинжале эту клятву принесла?

Ай-ай-ай, правоверные… Давайте лучше разойдемся сейчас.

* * *

Гонец появился неожиданно. Впоследствии Айше готова была поклясться, что он соткался из солнечных нитей, из полуденного марева. Впрочем, тогда заплаканные глаза девушки много чего не видели, а что видели, то видели неверно. Или наоборот – лучше, чем раньше… Горе размыло мир, обнажило его черные углы, приглушило яркий свет дешевых светильников. И только солнце по-прежнему светило над Амасьей ослепительно ярко. Словно Аллаху не было дела до смерти отца и Мехмеда.

А может, и не было. Шахзаде Мустафа теперь на небесах, и ему там хорошо. Айше верила в это свято. Рядом с шахзаде – его сын, шахзаде Мехмед. Аллах воздал им по делам их.

Ну а живым остается лишь оплакивать близких.

С мамой в последнее время стало невозможно общаться, и дело было не в пронырливых служанках, половина из которых шпионила для проклятой Хюррем, а вторая половина больше всего боялась, как бы их не коснулась десница султанского гнева. Просто Румейса… погасла. Исчезла чуть рассеянная, но неизменно добрая улыбка. Потухли прекрасные глаза. Мама словно бы отстранилась от этого мира, готовая к переходу в мир иной, неизмеримо лучший. О бедах своей дочери Румейса-султан слушала вполуха, отвечала невпопад… То ли живая, то ли уже там, на небесах, с мужем и сыном.

Бабушка, великая Махидевран, которая и сейчас отзывалась исключительно на «Махидевран-султан», обняла как-то Айше и спокойно, прикрыв тяжелыми веками совершенно сухие глаза, сказала:

– Оставь ее, деточка. Со временем придет в себя. Если, конечно…

Махидевран не договорила, но Айше поняла и без слов: если Румейсе будет позволено выжить. Если проклятая Хюррем не доберется и до женщин их рода и их крови.

А еще бабушка добавила:

– Быть близкой к султанскому роду – нелегкая судьба, девочка, и никто не выбрал бы ее по доброй воле. Но Аллах дает каждому по способностям его. И лишь некоторым дает по способностям шайтан.

Приоткрылись веки, блеснули неистовые черкесские глаза, и Айше в который раз удивилась, почему Сулейман Кануни променял это воплощенное пламя, эту неистовую страсть на какую-то бледную моль, у которой и достоинств-то – беспечальный смех, рыжие космы (повыдергать бы их!) да змеиный яд вместо души. Не иначе шайтан, нечестивый покровитель Хюррем-хасеки, сделал под покровом ночи свое грязное дело.

Тогда Айше не выдержала, отошла от бабушки подальше и разрыдалась в глубине сада. Наверняка не одна пара глаз увидела, как некрасиво плачет Айше-султан, и не одни губы донесли эту ну очень важную новость в широко расставленные уши желающих послушать, но Аллах воздаст сплетникам и шпионам по заслугам. А сама Айше после той истерики сделалась на диво спокойной. И вправду женщинам становится легче, если удается выплакать горе.

И вот теперь – гонец от дяди Джихангира. К шахзаде Мехмеду.

Как Айше не расплакалась снова, ведает только Аллах, всемилостивый и милосердный. А он там, в небесах, не расскажет никому, лишь впишет очередную страницу в Книгу Судеб.

Черную весть принес гонец – да и в ответ услышал не веселый девичий смех. Нынче сплетни в Амасье клубились черным дымом, пахли гарью и дурными делами, теми, которые не делают на виду у всех правоверных.

Шахзаде Джихангира Айше толком не знала – отец уехал из Истанбула, когда его самому младшему брату (тоже выкормышу проклятой Хюррем – не было у шахзаде Мустафы иных братьев!) исполнилось лишь два года. Слышала о Джихангире лишь то, что знала вся Оттоманская Порта: не довелось Джихангиру родиться стройным, будто кипарис, с детства венчал его спину отвратительный горб, а потому мальчик не стал бы султаном, даже если б его братьев всех до одного выкосила неведомая хворь. Или ведомая – в конце концов, Хюррем-хасеки сойдет за смертельную болезнь! Тем не менее образование мальчик получил вполне подобающее для шахзаде, лишь в воинских забавах участвовать в полную силу не мог. Знала Айше и то, что отдал Сулейман Кануни своему младшему сыну правление в провинции Халеб, которую гяуры еще называют Алеппо, и засел там Джихангир во дворце Аль-Матбах Аль-Аджами, обложившись книгами и каким-то образом умудряясь неплохо править своей провинцией. Назначив шахзаде Джихангира в Халеб, Сулейман Кануни в который раз обидел наследника своего, Мустафу, отрядив того в затрапезную Амасью, ну да что уж теперь…