Наследница Роксоланы

Айше покрепче сжала рукоять. Янтарь тускло блеснул.

Со сном у Айше стало совсем плохо.

Ждать смерти оказалось очень утомительно, к вечеру глаза начинали закрываться сами собой. Усталость брала свое еще до ужина. Она мало и без аппетита ела под скользящими взглядами служанок – в последнее время все избегали смотреть ей в глаза. Потом засыпала быстро, будто падала спиной вперед в темную теплую воду.

Волны смыкались над головой Айше, но ей тут же начинали сниться плохие сны: по бесконечным коридорам шли убийцы без лиц, неслышно открывали двери, становились над ней, разматывали шелковые удавки, доставали из ножен кинжалы. Она чувствовала их рядом, слышала, как они дышат, и просыпалась с бешено бьющимся сердцем, проспав всего час или полтора.

У постели никого не было, пуста была комната, звездный свет струился сквозь решетку. Айше хотелось встать, подойти к окну, посмотреть на звезды, найти взглядом светлую полоску Соломенной Дороги, которую арабы называют также Дарб Аль-Лаббана, Молочный Путь. И уйти по ней легкими шагами, уйти далеко в небо, туда, где нет ни страха, ни жестокости, ни потерь.

Но тяжелые веки падали, она снова засыпала и опять пробуждалась в ужасе и холодном поту, потому что кто-то стоял у постели.

Иногда, еще не проснувшись окончательно, она понимала, что тот, кто стоит над ней, не враг, не убийца, а кто-то из любимых, потерянных ею за последний год.

Отец смотрит на нее с ласковым прищуром, мама наклоняется и невесомо целует в лоб. Мехмед шепчет: «Я нашел под деревом птенца дрозда. Он уже оперился, но еще не летает, и лапка у него сломана. За ним нужно присмотреть, пока не поправится, – хочешь?» Айше хотела.

В такие ночи она плакала, но утром просыпалась заметно отдохнувшей. Тогда ей казалось, что надежда есть, что ее невозможное, несправедливое заточение может иметь и иной исход, кроме того, который все предполагали.

Сама ее юность нашептывала ей так – ведь только юные умеют надеяться, когда надежде нет места и быть не может. Хоть голова и сопоставляет, обдумывает и говорит «так будет», но сердце колотится и верит, верит вопреки всему, что будет не так, – не смерть, а ветер в лицо, и звезды, и свобода, и чья-то сильная рука, сжимающая твою ладонь.

Сердце верит, а горячая вера порой саму жизнь под себя подстраивает, создает обстоятельства, сглаживает невозможности и приводит тех, кто поможет, в ситуации, где помощь возможна.

* * *

Неширока река Ешиль-Ирмак, неглубока, несудоходна. С берега на берег стрелу добросит и мальчишка, а есть места, где, пожалуй, и девчонка с детским луком справится. Несет река свои зеленоватые воды в Черное море – мимо полей, лесов, деревень и городов. Стирают в ней белье, набирают для питья мутноватую, чуть сладкую воду, а кто побогаче – отводят выложенные камнем широкие желоба, по которым вода наполняет домашние бассейны – хаузы. У очень богатых, тех, кто живет в усадьбах еще византийских времен, это даже не желоба, а водоводы, закрытые трубы. Сейчас таких уже и не прокладывают.

Жаркое лето в Амасье, нет от жары облегчения приятнее, чем опуститься в прохладное водное блаженство прямо в собственном внутреннем дворе.

Ну а кто победнее, тот и прямо в речке искупается, лучше с лодки, где поглубже, а потом обратно залезет, отдуваясь. А потом сеть или удилище забросит. Если повезет, то и обед-ужин себе вытянет.

Сейчас осень. Но припекает сегодня совсем уж по-летнему. Даже странно: сперва шептались, что солнце столь огорчено смертью несравненного Мустафы, шахзаде и санджак-бея, что покрыло свой лик траурной чадрой, – а вот всю последнюю неделю оно вновь сияет, будто распаляясь предсвадебным пылом.

Стражнику, проходившему по стене, было жарко. Он завистливо глянул на двух подростков, рыбачивших с лодки в паре десятков локтей от дворцовой стены. Мальчишки переговаривались звонкими голосами, смеялись, вдруг один вскрикнул – упустил сеть, болван. Второй закричал на него: мол, чего зеваешь, ныряй за ней, может, еще достанешь. Парнишка плюхнулся в воду, исчез под поверхностью. Вынырнул, набрал воздуха, снова нырнул искать. Стражник покачал головой: ох, он бы своему за потерянную сеть всыпал, мало не покажется, – и пошел со стены в блаженную, манящую прохладой тень. Пусть мальчишки по дну шарят, от дна не убудет.

Поосторожнее бы все же. Ешиль-Ирмак река непростая, обманчиво спокойная, но с норовом, прячет под поверхностью и ледяные ключи, и опасные водовороты, и темные стремнины. Но, вздохнул стражник, своего ума другому не займешь, а судьбы все в руке Аллаха: и маленьких рыбаков, и его, потомственного дворцового чауша, и обреченной опальной принцессы, для охраны которой его и прислали из столицы.

– Пролезть в трубу можно. – Бек, отдуваясь, вынырнул у лодки. – Плечи пройдут – значит, и все тело протиснется.

В последний раз ныряя под дворцовую стену, он пробыл под водой так долго, что у Джанбал уже в голове начало мутиться от темного волнения. Она сперва пыталась отсчитывать мгновения, потом сбилась, еле дождалась, когда голова брата покажется над поверхностью.

– Ушел стражник?