Наследница Роксоланы

Ночью из дома труднее выйти тихо – каждый звук слышен, каждый шорох, да и мимо комнаты Джанбека на мужской половине дома так просто не пройти. Там сегодня спит Пардино-Бей: насторожится, вскочит, разбудит брата. Ему-то, Пардино, не объяснишь, не обманешь его. Так что лучше уж с вечера улизнуть, пожертвовать последними часами уюта, тепла, привычного домашнего быта…

Бал долго сидела в беседке, ежась от ночной прохлады. Чтобы не поддаваться невеселым мыслям, которые так и норовили наброситься, она снова и снова представляла завтрашний день – что надо сделать, кому как отвечать, как держаться.

Луна неслышной рысьей поступью шла по небу, отмеряя ночь. Когда она дойдет до Соломенной Дороги, пора будет встать на ноги и Джанбал. Идти к лодке, потихоньку отвязывать ее от причала, легко направлять веслом вниз по течению.

Они с Джанбеком каждый шаг продумали, каждый локоть пути, все повороты много раз миновали, пускай и мысленно.

Все должно пройти гладко.

* * *

Абдулла-Хамид, черный смотритель гарема дворца шахзаде Мустафы (бывшего шахзаде, ибо, о Аллах, мертвецы наследниками престола не числятся!), сегодня опять был мрачнее тучи. Справиться с раздражением и беспокойством никак не получалось, а ведь евнух верил, что именно это от людей угодно Аллаху: чтобы они были счастливыми и веселыми. Аллах им дал прекрасный мир, солнечный свет и собственное бесконечное милосердие, а от них ждет, что весельем и радостью своей, пусть даже нелегкой и натруженной, люди будут тешить его божественное сердце, как сердце человеческое услаждает простая и легкая мелодия свободной птичьей трели.

Абдулла-Хамид сегодня, как и каждый день прошедшего месяца, чувствовал себя соринкой в глазу Создателя. Не радовала его даже непривычно теплая, небывалая для октября погода: четвертый день солнце жарило, как в июле, даже воду в бассейне греть почти не надо. Свежие фрукты горчили. У речного воздуха был запах тлена.

Только что, встретившись в галерее дворца с Айше, он не успел отвести глаза, как это часто делал в последнее время для сохранения мира в душе, и вынужден был заметить нездоровую бледность принцессы, темные круги под глазами, выражение затравленной печали, которое так не подходило ее юному лицу, красивому и гордому. Айше кивнула ему, улыбнулась, как раньше, точно ничего и не изменилось. Абдулла-Хамид улыбнулся в ответ, только губы тут же свело.

Видеть, как дети растут, привязываться к ним, а потом ждать и смотреть, как их убивают, показывать, куда нести тела, готовить похороны – нет, такой участи не пожелаешь и самому неприятному из недругов. Была бы его воля, он бы распахнул клетку, выпустил эту красивую пташку, пусть бы летела, жила бы дальше, вдали от дворцовых интриг и страстей, смеялась бы, радовала Аллаха…

Но много глаз и людей в гареме, и строгих, и равнодушных, и трусливых, только своей шкурой озабоченных. Адак-ханум прислали из Истанбула, чтобы ни у кого даже мыслей никаких не возникало. А то мало ли, какая доброта и мягкосердечие и с какими последствиями прорастут на удаленной от столицы почве Амасьи. А под оком султана, добросовестно представляемым тут Адак, пышной, слащаво-доброй, но опасной и быстрой, как гюрза, – о да, под таким оком любые ростки добросердечия и неповиновения выгорали и гибли.

Айше прогуливалась со служанкой, которую Абдулла-Хамид не узнал: в последние недели строгие и стройные дворцовые порядки, принятые и поддерживаемые смотрителем гарема, рассыпались неряшливыми остроконечными обломками, касаться и даже рассматривать которые было неприятно. Служанки приходили, уходили, не выдерживали, кто-то рыдал по углам, кто-то ленился и пытался увильнуть от работы. Наказывать было сложно, призывать к порядку – бесполезно. Мир, и особенно часть его, порученная для обустройства Абдулле-Хамиду, явно сошел с ума.

– Поторапливайся! – нервно прикрикнула Айше на служанку: бестолковая девица засмотрелась в окно, замедлила шаг. От окрика подскочила, поклонилась, засеменила за госпожой.

– Что за девчонка? – спросил Абдулла-Хамид у младшего евнуха, желтокожего Яльцына. Смотритель гарема его не любил: весь он был под стать своему имени «скользкий склон», чуть отвлечешься – нога поедет, да как бы не упасть, шею не свернуть.

– Приходящая, – ответил тот, щурясь приветливо, но неприятно. – Ее сегодня утром прислали от Энгин-бея и еще двух чуть позже. У этой послание было для Адак-ханум. Ну, знаешь же, у нее свои дела в городе, я не вникаю, себе дороже. Ощупали новеньких как полагается и пропустили, чадру не поднимали. Эта – совсем еще девчонка, другие чуть постарше. Подозвать?

Абдулла смотрел вслед Айше. Она позвала служанку, что-то у нее спросила, та ответила тихо, не поднимая головы. Айше опять что-то сказала ей раздраженно, руками всплеснула, видать, совсем ее нервы истончились, она ведь обычно на служанок голос не повышала.

– Не надо, – ответил черный евнух, провожая девушек глазами. – Пусть идут.

Джанбал семенила вслед за Айше, низко склонив голову.