Наследница трех клинков

Потом старый офицер предложил уложить Эрику в пустующем покое казармы, но она отказалась. Она хотела посидеть в одиночестве и хоть как-то собраться с мыслями, хотя после бурных рыданий это было мудрено. Измайловец вынес ей хлеб с солониной, и она, еще десять минут назад полагавшая, что должна усилием воли прекратить свою жизнь и соединиться с Валентином, принялась жевать, не чувствуя вкуса. Вкус, впрочем, был более или менее привычный – дома ей приходилось есть и ржаной хлеб, который пекли крестьянки, и настоящую солонину в гостях у дядюшки, который нарочно приказывал готовить на зиму бочонок так, как в армии, чтобы вспоминать молодость.

И вот она сидела на лавочке у казарменной стены, завернувшись в украденный плащ. У нее не было ничего своего – платье и туфли купил Михаэль-Мишка, нож и кошелек дал Гаккельн. Но она думала о мести – и эти мысли были сейчас ее главным богатством, они заставляли ее смотреть в будущее.

– Князь Черкасский…

Конечно, за Валентина может отомстить московская чума. Но нельзя во всем полагаться на чуму – вдруг эта дама проявит милосердие именно к князю Черкасскому?

Эрика смутно представляла себе, где Москва и что такое бунт. Старый измайловец объяснил ей, что до Москвы шестьсот верст – он уже мерил расстояния русскими верстами. Через неделю экспедиция графа Орлова будет там. Вряд ли она управится с бунтовщиками менее, чем за месяц. Скорее уж на это потребуется месяца два – за два месяца к тому же похолодает и чума пойдет на спад. Полки нужно ждать в столице к Рождеству.

Как дожить до Рождества?

У Эрики был выход из положения – на самый крайний случай. Она могла взять деньги из дядюшкиного кошелька и вернуться домой, в Лейнартхоф. Гаккельн помог бы помириться с родителями. Мать глупа, но добра – узнав про обручение с Валентином и смерть жениха, она будет рыдать вместе с дочкой. А потом, поняв, что девственность Эрики в сумасбродном путешествии не пострадала, опять наладить сватовство барона фон Оппермана.

Эрику приучили превыше всего на свете беречь, ценить и уважать собственную девственность, видеть в ней некий духовный капитал, не говоря уж о капитале телесном. Сейчас, думая обо всем сразу, одновременно вонзая нож в грудь князя Черкасского и въезжая в Митаву, она вдруг поняла: девственностью можно заплатить за месть! Вот для нее лучшее употребление!

Все нравоучения, которыми девицу потчевали чуть ли не с двух лет, пошли прахом. Осталось одно: она всю жизнь не будет знать покоя, если не отомстит за смерть Валентина. И это – главное!

Как же употребить внезапно пришедшее на ум богатство?

И внутреннему взору Эрики представилась Сибирь.

Нож в грудь – это слишком легко, слишком мало. Черкасский умрет, даже не осознав причины своей смерти. Он должен жить так, чтобы смерть казалась ему желанной! И каждую минуту помнить о Валентине. Он должен оказаться в той Сибири, которая живет в курляндском воображении, то есть – в краю невыносимого холода, диких зверей и пещер, в которых замерзающие истощенные узники с чугунными ядрами, прикованными к ногам, день и ночь катают тяжеленные тачки с рудой, там же и грызут сухие корки, и спят, пробуждаемые ударами девятихвостых плеток. В эту Сибирь следует поместить князя Черкасского – и пожелать ему долгих лет жизни!

Это может сделать для Эрики только очень высокопоставленная особа. Может быть, жених в шелковой маске и есть такая особа?

Этот брак для него – очень важная сделка. Речь о больших деньгах. Невесту-дуру выкрали, чтобы повести под венец и лишь после того предъявить родителям как законную супругу. Что там Михаэль-Мишка говорил милому дядюшке?

Чем больше Эрика размышляла – тем яснее становилось, что придется возвращаться в Царское Село. Немного денег есть, добрый фон Герлах поможет нанять повозку. И кому придет в голову расспрашивать дуру, где она пропадала? Вернулась каким-то чудом – и пусть благодарят Господа, что вообще прибрела!

А потом нужно сделать все возможное, чтобы найти мнимых родителей еще до свадьбы…

Менее всего Эрика думала раньше о тех, на чьи деньги рассчитывал замаскированный жених. Сейчас ей стало жаль их – они ведь так никогда и не узнают, что их дитя погибло. Хитрый дядюшка похоронит утопленницу в лесу, тайно, чтобы вся интрига не раскрылась. Но, с другой стороны, что для этих людей приятнее: получить дочь-дуреху, не умеющую двух слов связать, или красавицу, которая за два-три месяца научится говорить и окажет какие-нибудь таланты?

Решив не заглядывать чересчур вперед, Эрика встала с лавочки. Хорошо бы посетить место, где похоронен Валентин… выплакаться, все ему рассказать сквозь слезы, не может быть, чтобы не услышал! Сказать о своей любви, пообещать месть! Да, это необходимо.

– Фрейлен плохо представляет себе этот город, – сказал фон Герлах. – Фрейлен сама до кладбища не дойдет, оно за Невой, за Васильевским островом, за речкой, как бишь ее… Это верст пять, не менее, если не шесть. Кабы не река, по прямой вышло бы версты четыре, но нужно идти к наплавному Исаакиевскому мосту.

– Нет ли там перевозчиков? – спросила Эрика.