Наследница трех клинков

Фрелон был не просто смел – он был нагл, он умудрялся подкупать самых неожиданных людей, а несколько неподкупных отправил на тот свет – чье-то тело нашли в Фонтанке, чье-то – в заброшенном доме на Васильевском острове. Он, как истинный Шершень, наносил своим длинным острым жалом болезненные уколы. Наконец его выследили, едва не схватили – но он с двумя товарищами ушел загадочным образом, сильно озадачив столичную полицию и самого генерал-полицмейстера Чичерина. Люди не способны на такие прыжки, люди не уворачиваются от пуль! А Бергман своими глазами видел и бег по двору, простреливаемому целыми залпами, и прыжок. На ком-то начальству следовало сорвать злость – несколько полицейских чинов, проваливших ту облаву, были изгнаны с позором.

А потом и замысел Шуазеля оказался пустым мечтанием, англичане весомо предупредили, что не потерпят франко-испанского нападения на русскую эскадру, и сам министр стал стремительно терять свое влияние. Наконец он год назад был выпровожен в отставку, и в Санкт-Петербурге вздохнули с облегчением. Оказалось, рано радовались – французские агенты никуда не делись и затаились, ожидая приказов.

– Так-таки ничего не расслышал в соборе? – спросил Степан Иванович.

– Они говорили по-французски. Кое-что разобрал.

– А где при том был Фомин?

– Рядом стоял, с венчальной свечой, а второй мазурик и Фрелонов приятель – чуть в отдалении, и при нем – обе девицы. До меня донеслись только возгласы – кто как и кого ударил в ухо или в брюхо. После того, как удалось благополучно убраться из священникова дома, они от души этому радовались и веселились. Но потом Фрелон строго говорил с женихом, что-то ему внушал, тот слушал и кивал. На мой взгляд, это была препорядочная головомойка.

– А девки?

– Стояли в обнимку, молчали. Да что с них взять – одна природная дура, вторая ей чулки стирает…

– А скажи, сударь, как полагаешь, для чего теперь Фрелону свой человек в Коллегии иностранных дел? – спросил Степан Иванович. – Вроде их королишко попритих и все больше по амурной части промышляет, а не в гран-политике. Что бы он мог тайно поручить своему послу?

– Я не дипломат, ваше превосходительство, не знаю, какова тайная связь между Коллегией иностранных дел и французским послом, – сказал Бергман, – да и не мое это дело. Но связь имеется, и осуществляет ее, судя по всему, главным образом один из двух мазуриков, тот, что помоложе. Его имени я пока не знаю, но людям вашего превосходительства сделать это проще, чем моим. Я же покорнейше жду ваших распоряжений.

– Слава те, Господи! – вдруг, воздев руки, воскликнул Степан Иванович. – Молебен велю отслужить! Милостыньку раздам. А ты, Бергман, хитер! Испугался, что ненароком в мои делишки залезешь, и тут же прибежал, хвалю! Слушай же – ничего пока не делай, устрой наблюдение, два-три дня с того дома глаз не спускай. Теперь уж, как ты верно заметил, мои людишки возьмутся за дело и докопаются, что значит такая дружба меж Коллегией и послом. Ты же и поблизости от Фомина не появляйся. А княгине докладывай, что-де следишь, не покладая рук, ног и прочих членов!

Степан Иванович тихонько засмеялся и вдруг замолчал.

– Смехотворение – грех, – строго сказал он сам себе, потому что Бергман присоединиться не осмелился. – Не реготал? Молодец, немчик. Пошлю сегодня за Чичериным, пусть тебя обратно возьмет. Ведь ты своих людишек из кого навербовал? Из мещан, я чай? А будешь командовать опытными полицейскими. Этого ж ты желал, хитрый немец? Такую цену за свой товаришко запросил?

– Как будет угодно вашему превосходительству, – смиренно отвечал Бергман.

– Или – ну его, Чичерина? Ко мне пойдешь? Я своих людей милую и жалую. А коли православную веру примешь – высоко поднимешься.

– Как будет угодно вашему превосходительству…

– Радости в голосе не слышу!

И доподлинно – какая уж тут радость. Страх, кое-как скрытый страх – а Степан Иванович на сей предмет имеет натасканное ухо. Понял! Показывает недовольство. Но, сдается, всего лишь показывает. Нарочно задавал вопросы, чтобы услышать желанный страх. Он это любит.

Но и Бергман – не простачок. Простак бы после тех ночных приключений и не подумал идти к обер-секретарю Правительствующего Сената в надежде, что как-то оно все обойдется, останется скрыто. А коли допустить, что собственные сыщики Степана Ивановича уже висят на хвосте у Фрелона? Уже знают, какие петли он вьет вокруг Коллегии иностранных дел? Уже и имя того белобрысого черта выяснили? А через день-другой докопаются, что отставной полицейский служащий Бергман в эту историю замешался, нечто важное прознал – а не донес?

Ибо не зря Степан Иванович поставлен возглавлять Тайную экспедицию, образованную взамен Тайной канцелярии. А фамилию его произносят с неподдельным трепетом, чуть ли не озираясь, – Шешковский. Что бы ни говорила государыня своим любезным иностранцам, своим драгоценным философам, а сведения Шешковский добывает в казематах Петропавловки, в своих пыточных камерах. И уже не стесняется вслух говорить, что страсть как любит созерцать добычу сведений и давать наставления своим катам.