Наследница трех клинков

Они были совсем разные – стройная изящная Варвара Дмитриевна, из той породы, которая и на фунт не потолстеет, сколько ни ешь, и Прасковья Ивановна, высокая и мощная, на которую глянешь и скажешь: мать! И точно – четырнадцать человек детей родила, а сейчас беспокоилась, не зачал ли зреть в утробе пятнадцатый. Неудивительно, что Варвара Дмитриевна – в модном, изумрудного цвета, к зелено-карим глазам, платье с тугим шнурованьем, талия в тридцать шесть лет – двенадцать вершков, а на Прасковье Ивановне платьице не столь модное, на спине разошлось чуть не на три вершка, поэтому необходима накидка. Ежели приедут гости – хозяйка кликнет девок, и ее разом засупонят.

– Да говори уж! Мне сказала – и ей скажи! – прикрикнула Варвара Дмитриевна.

– Да что тут говорить… белые дети бывают, от обычных родителей, долго не живут. Такого, чтобы от белых родителей черное дитя, – еще не случалось. Разве что – одна повитуха додумалась – подменили!

– Как – подменили?

– Очень просто – кто-то по соседству носил дитя от арапа, рожала та распутница чуть поранее, заплатила твоим, Анюточка, домашним женщинам, и подменили. Ей – беленького, тебе – черненького. Это, стало быть, нужно ехать в Ярославль, вести розыск, да теперь уж надежды мало…

Анетта задумалась, припоминая обстоятельства.

– Анюточка, доченька, так ведь оно и было, – сказала Варвара Дмитриевна. – Ты у меня душой проста, зла от людей не чаешь, не догадалась сразу шум поднять. Коли не это – так мне и подумать страшно…

– Нет, матушка… Я легко рожала, перед родами по саду гуляла… я все помню… и Марфа уже тогда при мне была! – воскликнула Анетта. – Она подтвердит! Мне сразу дитя поднесли, как закричало!

– А Марфа откуда взялась? Кто ее к тебе привел? – прозорливо полюбопытствовала Прасковья Ивановна. – Марфу-то и подкупили! Тебя, дурочку, вокруг пальца обвели, помяни мое слово!

– Так и было! – согласилась Варвара Дмитриевна. – Уж коли про наследника говорят, будто его подменили! А во дворец-то дитя сложнее пронести, чем в твой ярославский домишко. Помолчи, сделай милость!

Анетта, открывшая было рот, испугалась окрика.

– Пашотт, что этот дурак тебе сказал? Где он поселился? – спросила Варвара Дмитриевна. – Надобно его сыскать и втолковать, что Марфа подменила дитя. Он и сам, поди, не рад, что такая каша заварилась.

– Поселился на Васильевском, держит под присмотром тот дом, где младенец. Так он мне тогда сказал, а где теперь – одному Богу ведомо, – ответила Прасковья Ивановна. – Я чай, плюнул на все и в Ярославль ускакал. Он-то человек служивый, не может месяцами без службы неведомо где шляться.

– Хорошо бы, коли так… Тогда можно бы с Марфой и сговориться… ты понимаешь?..

– Как не понять!

– О чем вы, матушка? – удивленно спросила Анетта. – Марфа меня от смерти спасла, честно мне служила, она моего Валериана кормит…

– О том, что либо твоя преподобная Марфа и впрямь дитя подменила, либо…

– Матушка, на весь Ярославль ни одного арапа нет! Она узнавала!

– Соврала! – крикнула Варвара Дмитриевна. – А коли не соврала – ты понимаешь, что сие для тебя значит? Или я такую дуру родила, что простых вещей никак не поймет? Коли не подменила – то заплатить ей надобно, сколько попросит, чтобы сказала: простите меня, дуру, православные, мой грех, подменила дитя!

– Анюточка, иного способа нет! – Прасковья Ивановна дернула Анетту за руку, отцепила от матери и прижала к своей широкой груди. – Ведь когда дитя не хворое и не подмененное – значит, ты спуталась с арапом! Молчи, молчи, светик, я знаю – во всем Ярославле арапов нет! Арапов-то нет, а дитя – вот оно! Черномазенькое! Подменили, понимаешь? Подменили! Так и запомни, светик! Я четырнадцать душ родила, я знаю – как опростаешься, ничего не видишь и не разумеешь, тебе дитя поднесут, спросят – мальчик или девочка? А ты глядишь и не видишь! Весь свет должен знать, что тебе дитя подменили, а наипаче – Алешенька! Тогда только ты с ним помиришься. Поняла?

– Ты тетку слушайся, – добавила мать. – Вон как умно растолковала. А потом я уж дознаюсь…

Анетта повесила голову.

Она видела, что мать с теткой хотят помочь, хотят помирить с мужем. Другого способа доказать ее невинность, очевидно, в природе нет. Может, потом когда-нибудь явится врач и скажет, что есть-таки болезнь чернокожести, раз в сто лет случается. Пока же такого врача нет – и, значит, свет заклеймит Анетту именем неверной жены. Как будто при дворе все дамы так уж безупречно верны мужьям! Оттого ж и хотели Анетта с Алешей уехать из столицы – чтобы оказаться подальше от всяческого разврата…

– Кажись, уразумела, – и Прасковья Ивановна погладила племянницу по худенькому плечику. – Завтра же едем к этой твоей Марфе и берем ее в оборот. Иначе, Анюточка, тебе уж ничем не помочь. Ничем! И без мужа останешься, и свет от тебя отвернется. Что б вы, дурочки молодые, без нас делали?..

– Тетенька Прасковья Ивановна… – прошептала Анетта, пытаясь выбраться из медвежьего объятия. – Вы же думаете, будто это я от кого-то, не от Алеши, родила…