Наследница Вещего Олега

– Конечно, оценит! – Ута в это время держала на коленях двухлетнего племянника. – Такой сынок прекрасный! Кто же такому не обрадуется, правда? Свенельдич, ты чего такой хмурый?

Она заметила, что муж смотрит на все это без улыбки, а на глазах у него уже хорошо знакомые ей невидимые заслонки: так бывало, когда он не хотел выдавать своих чувств.

– Оставьте ее в покое, – мягко посоветовал он. – Ничего удивительного, если женщина не привыкла к Киеву и толпе чужих людей и ей не хочется на княжий двор, где все будут на нее глазеть. И едва ли люди хорошо посмотрят, если она станет ходить по пирам без мужа. Пусть поживет спокойно, привыкнет. А когда Асмунд вернется… я так понимаю, он еще только должен дать имя этому дитяти?

– Ну… Он даст ему имя, это же его дитя, – Ута смущенно взглянула на Пестрянку. – Никто в этом не сомневается. Мой отец… и мать тоже. Просто… Аська же никогда его не видел.

– Ладнее выйдет, если муж и отец увидит их первым. А не вся толпа бояр. Тем более что ее привез не Асмунд, а другой мужчина. Да люд киевский такие сплетни о нашей семье распустит, что языки себе вывихнет. Зачем нам эта морока?

Пестрянка опустила глаза. Рослый молодой воевода с надменным лицом ее смущал, к тому же она чувствовала исходящее от него недоброжелательство. А Ута никак не могла понять, отчего ее муж так нелюбезен с родней: она-то знала, каким приветливым он может быть. Когда считает нужным.

– Уж конечно, Эльга ей обрадуется, – не очень уверенно произнесла Ута и взглянула на мужа.

У нее упало сердце: пользуясь тем, что Пестрянка на него не смотрит, Мистина коротко, но неумолимо качнул головой.

* * *

Перед пиром Эльга от волнения почти не спала ночь: то беспокоилась, что бычок пропечется плохо, то ей снилось, что пироги не удались и хлеб оказался мокрый и липкий внутри, а то – что гости мигом все съели и сидят за пустыми столами, а ей больше нечего подать! Она встала на ранней заре, сама разбудила челядь и погрузилась в хлопоты. Уже гости стали собираться перед закрытыми воротами, когда за ней пришла Добрета и спросила: изволит ли княгиня одеваться?

Эльга опомнилась: вот-вот гости потянутся, а она бегает тут в волоснике и переднике! Метнулась в избу умываться. Белый шелковый убрус лебедем раскинулся на постели, платье ждало на крышке ларя. Эльга торопливо расстегнула сорочку, спустила ее с плеч на пол – чтобы не порушить уложенные косы под волосником, вышла из нее, обтерлась влажным концом рушника, и так же надела другую, свежую. Думала ведь заранее, чего наденет, но теперь все валилось из рук, подвески-заушницы цеплялись друг за друга, ожерелья путались, нужное обручье куда-то запропало. Даже в груди похолодело – кикиморы унесли?

Ингвар из гридницы дважды присылал паробков, но вот наконец княгиня явилась: в голубом греческом платье с серебряными крестами – давнем подарке Мальфрид, – в белом убрусе, с моравскими узорными подвесками на шитом золотом очелье. Свои воеводы и оружники уже стояли в гриднице вдоль своего стола, когда отроки начали вводить гостей. Под приветственный гул рогов Торлейв, Хельги, Белояр и их плесковские родичи прошли в распахнутые ворота и через двор. В гриднице перед очагом их ждали хозяин с хозяйкой: Эльга подала окованный серебром рог с пивом сперва Торлейву, как старшему своему родичу, и он выпил за здоровье князя и княгини. Потом отрок вновь налил пива, и теперь Торлейв подал тот же рог Ингвару, и тот выпил за гостя.

Плесковичей усадили на верхнем краю гостевого стола, ближе всех к хозяевам, потом стали запускать и рассаживать остальных. Бояре привели жен, но со Свенельдова двора из женщин не пришел никто: Уте из-за беременности, а Володее – как невесте не стоило показываться чужим людям. Эльга мельком отметила: Асмундовой жены тоже нет, видимо, та не захотела идти одна с мужчинами. И хорошо. Только этой поневы кривской ей тут в гриднице и не хватало!

За вечер Эльга вспомнила Пестрянку: подругами они не были, но, как ровесницы, всю жизнь ходили на одни и те же посиделки и девичьи игрища над Великой. Однако то было давно и на другом краю света. Здесь и сейчас все стало совсем иначе.

За длинными столами устроились киевские бояре, окрестные старейшины – в том числе Радовек и Белянец, не желающие даже смотреть друг на друга. Подчинившись княжьему суду, Радовек изгнал Загребу и тем сохранил право появляться на пирах, жертвоприношениях и советах, но держался обособленно, и люди его сторонились. Зато Беляница с тех пор проживала среди Эльгиной челяди: спустя несколько дней после суда ее привел сам отец, сказав, что люди косятся нехорошо. Так что Эльга осталась в выигрыше, приобретя пару умелых рабочих рук для хозяйства.

Паробки подносили Ингвару караваи хлеба, а он, стоя во главе стола, принимал их и отсылал гостям, начиная от самых знатных; получив хлеб, каждый вставал и кланялся хозяину:

– Спасибо за хлеб, за соль, за кашу, за милость вашу!

– Не за что, богов благодарите! – отвечал молодой князь старикам, годившимся ему в отцы.