Наследницы Белкина

К началу ноября, когда снег превратился в прочный толстый ковер, а у подъезда выросли круглобокие снеговики, Вера Ивановна начала писать дневник. Поначалу усмехалась сама себе: всю жизнь дневники проверяла да выводила красной ручкой оценки и замечания, а тут писать взялась.

Нашла в шкафу тетрадку, пыльную, но чистую, открыла страничку и вывела аккуратным учительским почерком: «Сегодня первое ноября. Прошло ровно одиннадцать месяцев с того дня, как я решила умереть».

Еще никогда в жизни не случалось с Верой Ивановной такого, чтобы она решилась на что-то и почти за целый год не сделала. Она не могла ответить для себя на вопрос, хочет ли жить дальше или снова будет с нетерпением ждать девятого числа. Когда она пила горячий чай с блинами, или Мишаня успешно решал сложную задачку или хвастался пятеркой, или Васька приходил под бок и глухо тарахтел, ей казалось, что в ладошку упала крохотная снежинка счастья. И даже молчавший телефон больше не звал к себе, притихла глухая тоска, пробивалась изредка откуда-то издалека, будто сквозь вату. А с другой стороны, каждое утро она задумывалась: для чего подниматься с постели? Где она, новая точка, куда ей чертить прямую или хотя бы полуокружность?

Каждый день дневник пополнялся сомнениями, изредка радостями и все чаще — воспоминаниями. Она смотрела в окно, а видела своих учеников, которые, должно быть, давно выросли. Морозные узоры на стекле показывали ей сценку за сценкой, будто телевизор смотрела. И чем больше Вера Ивановна вспоминала и писала, тем ближе подбиралась к своей мечте. Только уж больно было стыдно — вдруг кто ее увидит, пожилую женщину, заслуженного работника образования, и за таким занятием.

Восьмого ноября она привычно сделала генеральную уборку, до отвала накормила Ваську, задала Мишане несколько хороших задачек, поменяла постель, одним словом, снова была готова. И даже не удивилась, когда девятого утром в дверь несколько раз настойчиво позвонили, а потом застучали.

— Иду-иду, — она поспешно накинула шаль и открыла дверь.

Вот уж кого она ни капли не ожидала увидеть на своем пороге, так это милиционеров. Они представились, и тот, что постарше, спросил:

— Пономарева Вера Ивановна, пенсионерка, так ведь?

— Да, — кивнул она. — А в чем дело?

— Вот это лицо вам знакомо?

На протянутом фото она сразу узнала Марусины толстые щеки.

— Социальная работница. Хорошая такая, пирожками угощала.

— Эх, бабуля, — вздохнул старший милиционер. — Мошенница ваша работница. Уборку у вас делала?

— Ну да, было дело.

— Тогда проверяйте, что из ценностей пропало.

Милиционеры уселись за стол, рядышком с открытым дневником, и Вера Ивановна все беспокоилась: вдруг заглянут и прочитают? Но они только разглядывали скромную обстановку да тихонько переговаривались.

Первым делом она поспешила в спальню, заглянула в шкатулку, которую пару лет не открывала. Так и есть, пропали обручальные кольца, две пары золотых сережек и цепочка.

— Так, запишем. А деньги в доме есть?

— Нет, откуда же им… постойте-ка, а похоронные-то, похоронные двадцать тысяч должны быть тут, под ковриком.

Вера Ивановна наклонилась, достала из-под коврика конверт и ахнула: пустой.

— Тут вот деньги были, на похороны, и копия завещания моего.

Она села на диван, еще раз посмотрела в пустой конверт и улыбнулась. Вот он и ответ на вопрос про девятое ноября. Куда ж теперь помирать, когда хоронить не на что. А двадцать тысяч ей теперь, дай бог, если за два-три года скопить. Она-то мучилась, ломала голову, сочиняла записи в дневник. А ответ все это время лежал под ковриком. Вот спасибо тебе, толстощекая Маруся!

Она не выдержала и рассмеялась.

Милиционеры переглянулись, один спросил другого шепотом: «Может, „скорую“? Все-таки шок для старушки».

— Не надо «скорую», — она взяла себя в руки. — Что ж мне теперь, плакать, что ли?

— А оригинал завещания у вас где?

— Где ему положено быть, у нотариуса, конечно.

— Повезло вам, бабуля, что завещание по правилам оформили. А то бы бомжевали сейчас благодаря Марусе вашей.

— Так значит, поймали вы ее?

— Поймаем.

Под диктовку Вера Ивановна написала заявление о пропаже денег и украшений, в подробностях описала визит Маруси. А когда милиционеры ушли, снова рассмеялась. Надо же, а она-то радовалась: вот добрая душа, пирожков напекла! Неужто стыдно ей, толстой роже, было просто так пенсионеров грабить?

И так стало вдруг Вере Ивановне легко, как в молодости, когда разрешали в колхоз на картошку не ехать. Она даже в пляс пустилась на радостях. Раскрытый дневник захлопнула и убрала в шкаф. А на следующий день пошла в собес и написала заявление, что социальный работник ей больше не требуется.

Декабрь