Наследницы Белкина

В углу у двери белел кружевной зонт, пара пустых бутылок из-под шампанского в свадебных воланах, свадебные бутоньерки, сумочки, подушечки и прочий свадебный бурелом. Все выглядело так, точно кто-то тщательно вымел комнату, собрав подвенечный мусор в белую кучку. Там же, в углу, охраняя свадебный хлам, стояли на часах фарфоровые молодожены: лощеный кот во фраке деликатно сжимал лапку сахарно-белой кошки-невесты. Франт во фраке был бос, но в цилиндре и при хвосте. В петлице галантно топорщилась белая гвоздика. Рядом с фарфоровой парочкой расположились их переодетые дублеры: кошечка была в капоте с рыжим отложным воротником, на который усатый франт взирал алчными, неприлично-желтыми глазами.

Невеста, продолжая плакать, стояла у окна. Я начинал привыкать к ее беззвучному горю, словно для человека нет ничего более естественного, чем лить и лить слезы.

— Мрак, — неожиданно громко сказала она.

— Что, простите?

Девушка обернулась и рассеянно повторила:

— Мрак, — и неопределенно повела рукой: — Все это.

Усевшись на полу так, что ее растрепанная макушка отразилась в зеркале над шеренгой тюбиков и флаконов, она вытянула правую ногу и, стащив белый носок, зашвырнула его в угол, где он сиротливо повис на ухе усатого франта.

Не придумав ничего лучше, я затянул заунывное:

— Я привез фату…

— Ненавижу туфли на каблуках, — осторожно трогая мизинец, сказала невеста.

Я в этот момент тоже ненавидел свои тесные, душные, невозможные ботинки.

— Терпеть не могу. К тому же они мне жмут. Костя говорит — разносятся, но когда же они разносятся… А знаете, — задумчиво произнесла она, — я совсем не хочу замуж.

Я прочистил горло, лихорадочно подыскивая ответ.

— Никто не собирался жениться.

— Но как же… — опешил я.

— Не знаю. Как-то само собой… Вообще-то мы с Костей летом собирались на острова. У его отца есть моторка… Но меня застукали за сборами. Разразился грандиозный скандал. Пока все друг на друга исступленно орали, я собрала манатки и сбежала. Ночевала в парке на скамейке, завернувшись в газету и подложив под голову рюкзак. Утром явился разъяренный Костя, сгреб меня со скамейки и отвез обратно в отчий дом.

Я промычал что-то дипломатично-сочувственное.

— Когда мы приехали, они еще продолжали орать. Вообще, родители все превратно истолковали. Собрали семейное вече. Вызвали Костиных родителей, даже бабушку притащили… Мне к тому времени было глубоко плевать: свадьба так свадьба, кому какое дело. Лишь бы меня оставили в покое. Это должно было быть лето, только лето, понимаете? Каникулы. Не свадьба, — помолчав, добавила она.

Еще раз придирчиво осмотрев ногу, девушка встала, подошла к постели, где на одеяле, в самом центре зеленого ромба стояли белые туфли-лодочки, стащила перчатки и аккуратно уложила их по обе стороны туфель. Подняла с полу подвязку — кружева, бубенчики, розовые бутоны, атласные ленты — и торжественно короновала ею свадебный натюрморт:

— Вылитая я. Счастливая новобрачная.

— Послушайте, — осторожно начал я.

Смахнув свадебную композицию на пол, она села на кровати, поджав под себя ноги.

— Если вам так не нравятся эти туфли, то… вы можете вернуть их в магазин.

— Вы думаете? — Заплаканное лицо загорелось надеждой, но тут же угасло. — Нет. Они меня не отпустят, все эти сватьи бабы бабарихи. Даже пробовать бесполезно… А Костины родители? А сам Костя? Как я им скажу?

— Очень просто — возьмете и скажете.

— Вы не понимаете. Если я верну туфли, вот так, в последний момент, это всех их убьет. Костя уже купил свадебный букет. Пионы. А я, как последняя сволочь, верну туфли?

— Костя поймет.

— Вы уверены? — недоверчиво покосилась на меня невеста.

— На все двести, — улыбнулся я.

— И что же, может быть, и свадебное платье можно вернуть в магазин? И свадебную накидку со свадебными перчатками?

— Все, что захотите, даже свадебных гостей, — авторитетно заверил я.

— Решено! Именно так я и сделаю. Все им скажу. Как все просто! Вы гений! — улыбнулась она.

— Ну что вы…

— Хватит ныть, — вытирая слезы, сказала невеста. — Будем веселиться! Я еще устрою им вечер шутов!

— Что ж… Раз так, мне, наверное, пора, — заторопился я, вкрадчиво отступая к двери.

— Я ваша должница, — просияла невеста.

— Ну что вы…

— У вас странный акцент. Вы англичанин?

— Нет. Вообще-то моя бабушка — голландка.

— С жемчужной сережкой?

— Ну, почти.

Хлопнула входная дверь.

— Это наверняка родители.

По коридору пробежали. Дверная ручка несмело шевельнулась, словно раздумывая, вверх или вниз ей поворачиваться, и отпружинила в исходное положение. По характерному пыхтению и настороженной мгле в замочной скважине я догадался, что за нами наблюдают. После непродолжительной возни дверная ручка возобновила телодвижения. Невеста подскочила к двери и решительно ее распахнула.

На пороге стоял улыбчивый маленький мерзавец в боевом полосатом окрасе, босой, в напульсниках и с биноклем на худой детской шее. В одной руке у него был лук, в другой — снятый с предохранителя водяной пистолет. За спиной воинственно топорщились индейские стрелы и их европейские, более гуманные родственники на липучках.