Наследницы Белкина

Солнце садилось. Мы стояли вдвоем с невестой — белая и черный, — запрокинув головы к небу. В кроне еще бодрствовали неугомонные пчелы; то и дело какой-нибудь одинокий лепесток срывался и сонно парил над холмом.

— Чувствуете запах? — прошептала Алиса. — Это яблоки. Я прихожу сюда, когда становится совсем уж невмоготу. Видели бы вы это место летом, в августовскую жару! Золотисто-зеленая крона, серая кора в косых лучах солнца и земля, сплошь усыпанная горячими зелеными шарами… Или после дождя, когда яблоко огромной зеленой каплей срывается с ветки и падает в черную мягкую землю — тихо, гулко, с какой-то грустной мудростью, — Алиса бросила на меня настороженный, по-детски серьезный взгляд: — Что? Вам все это кажется чушью? Сентиментальным вздором?

— Вовсе нет, — смущенно солгал я.

— Это мой секрет. Моя яблочная ойкумена. Даже пронырливый Артурчик ничего не знает.

— Ваш брат?

— Единоутробный.

— Послушайте… А вы уже сказали родителям? Ну, про свадьбу…

— Родителям, — криво усмехнулась девушка, точно пробуя горькое слово на вкус. — Нет… Еще успею. Да ладно вам, забейте. В сущности, совершенно неважно, что я скажу и что сделаю. Это не имеет никакого значения. Я вечно всем мешаю, досаждаю, порчу, путаюсь под ногами. Маргинальный элемент, инородное тело. Я вечно лишняя, везде и всюду.

— Это неправда! — запальчиво возразил я.

— Это правда.

— Так не бывает.

— Как?

— Лишних людей не бывает. Инородных тел.

— Какой наивный! — ядовито рассмеялась Алиса. — Впрочем, был один человек, которому было не плевать на меня.

— Вот видите! — воодушевленно подхватил я.

— Был, да сплыл. Был — и нет больше.

— А как же ваши… мм… родители?

— Уфф, — гневно сверкнула глазами она. — Родители — это мать и отчим, надо полагать? Вы это серьезно?

— Ну, — стушевался я. — Есть ведь и другие люди…

— Например?

— Не знаю… Родственники? Тетки, дядья, кузены?

— Не смешите!

— Бабушки с дедушками?

— Не катит, — насмешливо отрезала Алиса. — Там все то же самое и даже хуже.

— А как же маленький…

— Мерзавец? Почему вы называете его маленьким мерзавцем?

Откуда она знает?

— Потому что у него есть вещь, по которой все маленькие мерзавцы и опознаются, даже если они вполне себе большие и взрослые.

— Какая же?

— Рогатка.

— Все равно, — помолчав, упрямо замотала головой Алиса.

— Друзья? Однокурсники? — лихорадочно перечислял я. — Жених в конце концов!

— У Кости свои интересы. — Она сорвала листок и принялась крошить его над свадебной юбкой.

— Я что-нибудь могу для вас сделать? — безнадежно выдохнул я. — Чего бы вам хотелось?

— Исчезнуть.

Я умолк, в бессилии разглядывая траву у себя под ногами.

— Послушайте, а нет ли здесь поблизости… — начал было я и осекся. А вдруг с ней будет то же самое? Вдруг Алиса такая же, как все? Вдруг раздольный пейзаж души обернется скучным натюрмортом с вязанкой лука, медным жбаном и куропаткой, подвязанной за ногу к вбитому в стену гвоздю?

— Нет — чего?

— Ничего. Забудьте.

— Я знаю, кто вы, — выпалила вдруг Алиса, не глядя на меня. — Догадалась почти сразу же. Это было не так-то сложно. Для тех, кто умеет смотреть. Не бойтесь, я никому не скажу. Только вы вот что… Бегите отсюда, пока не поздно.

Я молчал, пристально вглядываясь в свои чудовищно тесные сапоги-скороходы. В таких далеко не убежишь.

— Бегите, — повторила невеста.

Спустившись с яблочного холма, мы молча вернулись на луг перед домом. Стремительно темнело. Ночная чернота захлестнула сад и террасу. То, что раньше было в деревьях, выплеснулось теперь на луг. Крокетное поле превратилось в крокетное озеро, черное, с вязкой лунной дорожкой и сбитым прицелом сиреневой луны — пейзаж весьма замазученного вида, о котором доктор сказал бы: «Тинистая анемия, общая вязкость». Заменяя канонические лилии, цвели крокетные шары; камышовой стеной торчали крокетные молоточки. Над озером лениво покачивались гирлянды китайских фонариков и убегали в распахнутые окна гостиной. Изредка по лугу тонконогой водомеркой пробегала человеческая тень.

В красно-желтом электрическом свете грациозно плавали мимы. Снуя между тугими, хлопающими на ветру палатками, они тянули, расправляли и развешивали, возводили сказочные дворцы, стройные и строгие чертоги, закладывали дивные навесные сады, перебрасывали через невидимые реки хрустальные мостики. Странная, звенящая тишина усиливала ощущение грандиозности происходящего, словно у вас перед глазами воплощали в жизнь чью-то несбыточную грезу.

За какие-то несколько часов лужайка изменилась до неузнаваемости. Ветер, словно футболист, легонько, от колена, подбрасывал гроздья воздушных шаров. Палатки хвостом китайского дракона оплетали гирлянды красных фонарей. Цветные цветочные цепи тянулись до самой террасы. У главной палатки смутно белела мозаика из шаров, в красном сердце которой белый одинокий мим латал последние воздушные дыры. Двое черных развешивали ленты и цветы на скудно освещенных прогалинах по бокам луга. Лиловый мим развлекался тем, что мешал трудолюбивым товарищам, наступая на ленты и норовя прыгнуть через низко натянутые цветочные скакалки.