Наследницы Белкина

Он смотрел, тоскуя, как хор уходит со сцены, как крестьянские девушки оставляют Ларину с дочерьми. «Филипьевна, вели им дать вина!» Что они будут делать за сценой? Побегут в гримерку, переодеваться? Когда выйдут снова, какими будут? Согрин решил дождаться следующего действия.

И увидеть Татьяну.

Глава 4. Дитя и волшебство

— Ты кого дожидаешься, девочка? — ведущая подозрительно смотрела на Валю.

Сразу видно, новенькая. Не знает, что Валя в театре — явление настолько же естественное, как, например, занавес. На помощь пришел Коля Костюченко — в гриме Грязного. Борода у Коли своя, все остальное — наклеивается и раскрашивается.

— Да не волнуйтесь так, Валя на сцену не выпрыгнет.

— Пусть только попробует!

Воинственная оказалась новенькая, ну да ладно. Ведущие спектакля и должны быть такими.

Валя заняла привычное место в правой кулисе — на скамеечке, у пульта. Валя видела первые ряды зрителей на экране, видела, как нервничает новенькая. Суфлерша кивнула Вале. Скоро придет хор. Скоро все начнется.

— Валя, — шепнул Костюченко, — в антракте сбегай, подзаряди телефон.

И сунул крохотную трубку мобильника.

Валя польщенно кивнула, оглянулась на новенькую — видела, нет? Новенькая сидела ровно, будто пересчитывала кнопки и тумблеры. Ничего, и она привыкнет. К Вале в театре быстро привыкают.

Валя, мелкая и носатая, как комарик, Валя, у которой никогда не бывает менструаций, Валя, дочь той пьяницы с четвертого этажа. Обижайся не обижайся — все правда. Мать родила Валю по пьяному залету, молоко у нее было горькое, как водка. «На что ты мне сдалась, да еще больная!» — это Валя слышала от матери вместо колыбельных, каждую ночь. Дети, они ведь у разных людей рождаются. Не только у хороших. Впрочем, мама не была плохой, она всего лишь крепко обиделась Однажды на свою жизнь. Смолоду ей многое давалось, вот она и подумала, что так будет всегда. Наивная.

Мама Валина была фотографом в те времена, когда фотографами в нашем городе служили только мужчины. Это и погубило ее — мужчины. И водка. Всегда водка. Валина мать уходила в алкогольное болото очень медленно, до последнего высовывала голову, каждый день обещала себе — брошу, вернусь на работу, буду растить девчонку. Научу фотографировать, ценить себя как женщину. Каждый вечер заканчивался одинаково — темнеет за окном, темнеют глаза матери, она копошится в прихожей, шуршит пакетиками, роняет монеты. Чертыхается. Божится. Опять чертыхается. Потом дверь хлопает, Валя ищет куда бы спрятаться. Пьяному фотографу лучше не попадаться — ни на глаза, ни под руку.

В день, когда Вале исполнилось восемь, мать заявилась к полузнакомому художнику в мастерскую. С фотоаппаратом, единственной непропитой ценностью. Накрасилась, хотела понравиться. Последняя попытка вы барахтаться из беды.

Художник выставил две бутылки, мать накачалась, уснула под абстрактной картиной, юбка задралась. Над матерью смеялись, ею брезговали: алкашня, синяя яма. Гости художника по очереди фотографировали мать ее же аппаратом, и когда она проявляла пленку с похмелья, то увидела только себя — в каждом кадре. Спящую мутным сном, пьяную, мерзкую. Дочь — уродец. Мужики — предатели. Фотоаппарат — в окно, петлю на дверную ручку, голову — в петлю. Даже не выпила перед казнью. Задавилася, так объяснила Вале тетка.

Она, тетка, вначале хотела Валю в детдом, потом осознала — пособие у племянницы лучше любой зарплаты. Долго соображала, считала, строила цифры на бумажке. То на Валю взглянет, то на бумажку, то внутрь себя. Там, внутри, у тетки когда-то было сердце.

Расти Валя перестала лет в десять. Она и сейчас похожа больше на ребенка, чем на женщину, хотя — двадцать четыре года. Не лилипутка, но и не нормальный человек. Полукарла. Вначале люди на Валю смотрят напряженно, будто она сейчас взорвется. Потом начинают ухмыляться. Потом побеждают в себе зеваку, давят раба, пытаются делать вид, что ничего такого. Подумаешь — маленькая, носатая, инвалид, или просто — Валя.

Только Изольда видела Валю другими глазами. Она пришла к тетке, все еще высчитывающей бонусы и минусы удочерения, сказала — забирайте себе половину пособия, а девочка останется со мной. Нам с ней хватит, потом я ее в театр пристрою.

— Валя, хочешь увидеть театр?

Валя сжалась, с ней так никто никогда не говорил — бережно. А тетка заподозрила Изольду в дурной корысти.

На самом деле Изольду звали иначе, но Вале показалось, что у такой необычной дамы имя тоже должно быть особенным. Изольда хохотала, когда Валя поделилась с ней этой мыслью, но новое имя приняла без звука. Для Вали — пусть будет. Изольда так Изольда.