Наследство

Простыни горели. Я, открыв рот, уставилась в окно, зачарованная неожиданным зрелищем. Языки пламени, светло-желтые с голубым отсветом, рвали ткань на лоскуты, прочерчивали угольно-черные полосы, дым клубился облаками. От пылающих полотнищ оставались черные рваные лохмотья, похожие на паутину. Снаружи раздался крик, и Динни, вскочив, выглянул в окно через мое плечо.

— Смотри! — выдохнула я запоздало.

— Эрика! Что же ты молчишь? — выговорила мне Бет уже на бегу, потому что мы бросились во двор следом за Динни.

Там две женщины — они оставались дома по той же причине, что и Динни, — стаскивали простыни с веревки, лихорадочно затаптывали огонь. Веревка в пластиковой оплетке расплавилась и развалилась на куски, которые падали не на землю, а на тлеющие остатки простыней — может, это было и к лучшему. На боку автофургона расплылось уродливое коричневое пятно — доказательство того, как близко подобрался огонь к жилью.

— Как, дьявол его побери, это получилось? — задыхаясь, прохрипела одна из женщин, когда были погашены последние языки огня. Уперев руки в бока, она осматривала тлеющие ошметки.

— Не окажись нас… А ведь Мо повесила их перед самым уходом, они еще даже не успели просохнуть как следует! — воскликнула другая, не сводя грозного взгляда с детей.

— Мы были внутри, в карты играли! Клянусь! — горячо уверял Динни, и мы с Бет энергично кивали головами, подтверждая его слова.

Дым разъедал нос, и я чихнула. Первая женщина нагнулась, двумя пальцами подхватила с земли кусок ткани и понюхала.

— Керосин, — мрачно сообщила она.

Мы с Бет попрощались и, едва скрывшись из глаз, бросились бежать со всех ног. Обогнув конюшню, мы заглянули в сарай и обнаружили Генри под навесом для дров. В руках он держал наполненную жидкостью плоскую пластмассовую флягу с красной пробкой-распылителем. Я вспомнила о языках пламени, о том, как странно они распространялись, как будто разбегались от какой-то линии. Генри поставил флягу на верхнюю полку, с улыбкой повернулся к нам и развел руками.

— Чего вам? — невинно спросил он.

— Ты же мог устроить пожар в автофургонах. Могли погибнуть люди, — тихо заговорила Бет, глядя на него так серьезно, что мне стало еще неуютнее, еще страшнее.

— Не понимаю, о чем это ты, — высокомерно процедил Генри. От него так и несло керосином, едкий запах будто прилип к нему, он был на его руках.

— Это ты натворил! — воскликнула я.

— Не докажешь. — Он пожал плечами и снова улыбнулся.

— Я говорю, ты мог убить людей, — повторила Бет, и Генри перестал улыбаться.

— Вам запрещено ходить в лагерь. Вы никому не расскажете, — насмешливо заявил он.

Бет круто развернулась и быстро направилась к дому. Я поспешила за ней, как и Генри, и мы понеслись наперегонки и ворвались в холл, задыхаясь, выкликая Мередит.

Мы сочли проступок слишком тяжелым, чтобы можно было о нем промолчать. Мы думали, что, даже несмотря на то что Генри ее любимчик, она накажет его за такое. Одно дело накормить собак горчицей, но здесь совсем другое. Бет права — в огне могли погибнуть люди. Это было слишком, даже для Генри.

— Генри поджег белье, которое сушилось у Динсдейлов! — Бет заговорила первой, еще толком не отдышавшись.

Мередит подняла голову от письма, которое писала, сидя за изящным письменным столиком в гостиной.

— Что за переполох? — спросила она.

— Мы были в лагере… Да, я понимаю, что нельзя было туда ходить, но мы просто играли в карты, а Генри поджег простыни, которые там висели! Он облил их керосином… из сарая! Фургон чуть не загорелся, и мог быть пожар, и могли погибнуть люди! — выпалила Бет на одном дыхании, но четко и ясно.

Мередит сняла очки, медленно сложила.

— Это правда? — обратилась она к Генри.

— Нет! Лично я даже близко не подходил к этому мерзкому лагерю.

— Врешь! — крикнула я.

— Эрика! — Мередит строго посмотрела на меня, окрик прозвучал резко, как удар бича.

— Так как же начался пожар, если он действительно был?

— Конечно, пожар был! Зачем бы я сказала… — возмутилась Бет.

— Прекрасно, Элизабет, еще ты сказала, что не должна была даже близко подходить к этим лудильщикам, как я неоднократно требовала. Так откуда же мне знать, когда ты лжешь мне, а когда говоришь правду? — размеренно произнесла Мередит.

Бет плотно стиснула губы, глаза ее горели.

— Ну, Генри? Ты знаешь, как мог начаться пожар?

— Нет! Хотя… ну… — он кивнул в нашу сторону, — у них же прямо пятки горят, до того они рвутся в лагерь, к этим бродягам. Наверное, так и подожгли, — елейным голоском закончил он, глядя в глаза бабушке, и заранее улыбался, почти ликующе, в ожидании ее реакции.

Мередит с минуту пристально изучала внука, а потом рассмеялась. Этот непривычный, пронзительный звук заставил вздрогнуть всех нас, даже Генри. Два ярких пятнышка — румянец удовольствия — расцвели на ее щеках.