Наследство

— Боюсь, это только слухи. Состояние семьи пришло в упадок после войны, и я говорю о первой войне. Мередит постоянно жаловалась, что мои родители ей не помогают, что ей не под силу поддерживать дом и имение. Поэтому она постепенно распродала почти все земли, лучшие картины, серебро… ну, и так далее. После ее смерти остались кое-какие деньги, но их едва хватит, чтобы заплатить налоги на наследство.

— А как насчет титула?

— А… он перешел к Клиффорду, отцу Генри. — Произнося это имя, я поднимаю взгляд и на миг встречаюсь глазами с Динни. — Мой прадедушка, тоже Генри, обращался в парламент и внес поправку в грамоту о пожаловании дворянства, потому что у него не было сыновей. Согласно этой поправке титул баронессы мог перейти к Мередит, но потом должен был вернуться к мужчине. Ее наследователю мужского пола или как там это называется.

— Так вот почему Мередит оставалась Кэлкотт даже после замужества? А почему твоя мама тоже Кэлкотт? И как вышло, что ты и Бет тоже носите фамилию Кэлкотт?

— Потому что Мередит буквально вынудила моих родителей так сделать. Бедный папа не мог ей противостоять. Она заявила, что фамилию рода Кэлкотт никак нельзя утратить. У Элланов, видимо, недостаточно веса в обществе.

— Странно тогда, что она завещала дом вам, девочки, если титул перешел к дяде, а ей так хотелось, чтобы продолжался род и все такое, — бурчит Динни, гоняя остатки кофе по дну кружки.

— А Мередит и правда была со странностями. Она никак не могла повлиять на то, кому перейдет титул, но с домом-то вольна была поступить как вздумается. Может, ей показалось, что это лучший способ сохранить семью.

— Стало быть, после Клиффорда титул…

— …исчезнет. Не будет больше баронов Кэлкоттов. Теоретически Клиффорд мог бы обратиться в суд и передать его Эдди, но Бет ни за что на свете этого не допустит.

— Нет?

— Она не хочет иметь с этим ничего общего. Как и с домом, кстати. А это, видимо, определит и мое решение — ведь мы должны были поселиться здесь вместе, если захотели бы его сохранить.

Динни долго молчит. Я почти физически ощущаю сгустившееся между нами облако — это сопротивление Бет.

— Что, в общем, неудивительно, — тихо говорит Динни.

— Что? — переспрашиваю я, наклоняясь вперед.

Но Динни молча откидывается на спинку стула.

— Так почему же вы здесь? Если знаете, что все равно не останетесь?

— Мне казалось, что нам нужно здесь побывать. Что это будет хорошо… хорошо для Бет. Для нас обеих. Вернуться, пожить тут какое-то время и… — я неопределенно взмахиваю рукой, подбирая слова, — пережить заново. Ну, ты понимаешь.

— Чем же это так хорошо для нее? Мне показалось, она даже думать не хочет обо всем этом, не говоря уж о том, чтобы заново переживать. Ваши детские годы здесь, я имею в виду.

— Динни, — я продолжаю не сразу, — когда ты заходил и разговаривал с ней… что ты имел в виду, когда сказал, что ей кое о чем необходимо узнать? Что ты хотел ей сказать?

— А ты подслушивала, что ли? — спрашивает он с непонятным выражением.

Я пытаюсь изобразить раскаяние.

— Что ты имел в виду, Динни? Это как-то связано с Генри? — настаиваю я с яростно бьющимся сердцем.

Динни глядит на меня исподлобья:

— Мне кажется, я ей должен… нет, не то. Это неверное слово. Я уверен, что ей нужно, обязательно нужно узнать кое-что о… о том времени, когда мы были детьми. Я не знаю, что она об этом думает, но… кое-что тогда произошло совсем не так, как это выглядело, — тихо произносит он.

— О чем ты? — Я резко подаюсь вперед, впиваюсь в него глазами.

Динни колеблется, замолкает.

— Бет все время втолковывает мне, что время нельзя повернуть вспять и мы не можем возвратиться в прошлое.

Я быстро поднимаю на него глаза:

— Но я просто хочу, чтобы ты знал, Динни… ты можешь мне доверять.

— Доверять тебе? В чем, Эрика? — спрашивает он, и в голосе его слышится горечь.

— Да в чем угодно. Я на твоей стороне. Во всем, что происходит или происходило.

Я понимаю, что выражаюсь недостаточно ясно. Но просто не знаю, как объяснить ему лучше. Динни трет переносицу и на мгновение прикрывает глаза. Когда он снова их открывает, я испытываю потрясение, увидев в них слезы, которые еще не готовы пролиться.

— Не знаю, о чем ты говоришь, — тихо говорит он.

— Как же так?

Снова молчание, он задумывается.

— Ты закончила все дела в городе? — спрашивает он, готовый к отъезду.