Наследство

«И зачем она лезет ко мне? Зачем хочет общаться с таким отвратительным человеком? – выкрикнула я. – Зачем я ей? Если я такая глупая и злая и выдумала всю эту историю про инцест, чтобы привлечь к себе внимание, почему тогда мать – а ведь Астрид это сама утверждает – переживает ссору со мной тяжелее, чем все эти дрязги с наследством, которые начал Борд? Ведь потеряв такого ужасного человека, страдаешь намного меньше, чем если теряешь сына, которому всего-то и нужно, что половина дачи? Она так волнуется, – добавила я уже спокойнее, – потому что ее совесть мучает. Она знает, что я говорю правду, но если она будет относиться к моим словам серьезно, то без последствий для нее это не обойдется, а этого она не хочет. Но сначала она будет шептать мне на ухо, будто она мне верит, а потом изображать преданную и любящую дочь – нет, так у нее не выйдет, однако ей-то хочется, чтобы вышло. Поэтому она придумала свой собственный способ: со мной она общается и разговаривает на отвлеченные темы, например о статьях. Вот только мне от этих разговоров не легче – я от них только переживаю. Почему я должна решать ее проблему себе в ущерб? Хорошо, что она написала это письмо, – я почти успокоилась, – хорошо, что она напрямую сказала, что ей нужны доказательства. Доказательств не существует, поэтому вопрос закрыт. Потребуй она доказательств двадцать три года назад – и мы обошлись бы малой кровью. Вовсе не удивительно, что от разговоров с ней мне становилось не по себе, ведь Астрид требовала одновременно и примирения, и доказательств. Ее неискренность и двуличие – вот причины моих тревог. Мне было легче общаться с Осой – та никогда мне не верила, она отвернулась от меня, как я отвернулась от нее, это был честный разрыв, Оса не просила доказательств, не принуждала к общению. Оса просто-напросто мне не верила и не желала иметь со мной ничего общего».

«Она по-своему относится к этому всерьез, – сказал Бу, – но тебе я этого не советую. – Он взмахнул письмом Астрид. – Не стоит тебе воспринимать всерьез ее бездонную печаль, о которой она постоянно твердит».

«Грустно, – ответила я, – но иначе и быть не может».

«У тебя есть все основания, – он отложил в сторону письмо, – выбросить это из головы. Ее боль – наигранная. Астрид хочет помирить всех со всеми. Хотя поезд давно ушел».

Юнг смотрел на вещи так, как велели ему инстинкты. В противном случае его змея напала бы на него самого. Я старалась смотреть на вещи так, как велели мне инстинкты. Иначе моя змея напала бы на меня саму. С тем, как говорили и действовали мать и сестры, моя змея была не согласна. «Я пойду тем путем, – думала я, – по которому направляет меня змея, потому что для меня он лучший».

Бу уехал в Ирландию, чтобы писать стихи об Ирландии, но сам не знал, почему ему этого так захотелось. В Ирландии он проснулся однажды утром, и ему пришло в голову написать стихотворение о моросящем дожде. Или ему просто хотелось находиться там? «Почему я не мог находиться там? Здесь?» – спросил он, когда мы сидели в кондитерской в Ломмедалене. Один мужчина в Ирландии посоветовал ему свернуть налево, пройти по опушке леса, а затем повернуть направо. Бу повернул налево, прошел по опушке леса, повернул направо и вышел к церкви. Там он увидел плакат, на котором было написано: «Представь, каково сейчас Господу». Бу понял, что зашел чересчур далеко, и повернул назад, но тут начался дождь. Дождь шел бесцельно, как и Бу. От шоссе он удалился, брел по тропинке, но он этого и хотел, он специально сошел на тропинку, здесь было тихо, но шум с шоссе доносился и сюда. Бу мог в любой момент вернуться на шоссе. Он «шел к незнакомым городкам, полный ожидания, – писал он, – потому что там становишься тем, кем не являешься, и получаешь то, чем не обладаешь. Там ты избранный, – писал он, – пригвожденный, и боярышник по пути сменяют ландыши». «Куда я приду?» – спросил он на развилке, где дорога делилась на четыре. Он пришел в город, но этот город был окраиной другого города, он пришел в ожидании, но напился до беспамятства, поехал в Ирландию искать защиты у высоких деревьев, но нашел в Ирландии лишь кусты.

В ночь на одиннадцатое марта мне не спалось. «Есть ли жизнь или же остается лишь смерть? – спрашивала я. – Отец – существует ли он по-прежнему где-нибудь?» Я звала отца, но ответа не получила. Я заснула, и мне приснилось, будто проснулась я в своей комнате, в квартире на Скаус-вей, я встала с кровати, потому что моя дочка, пятилетняя Тале – в этом возрасте она еще носила очки – горько плачет. Я пошла к ней, Тале лежала на двуспальной родительской кровати в спальне моих родителей. Я бросилась утешать ее и спросила, почему она плачет, и Тале ответила: «Я не могу его собрать».